| - Вот это да! - прошептал Майкл ей на ухо. - Мебель двигают, штуки три разом, по паркетному полу! Невольная улыбка Флер выдала тайну, почему брак не стал для нее невыносимым. В конце концов Майкл все-таки прелесть! Обожание и живость, остроумие и преданность - такое сочетание трогало и задевало даже сердце, которое принадлежало другому, прежде чем было отдано ему. "Трогательность" без "задевания" была бы скучной; "задевание" без "трогательности" раздражало бы. В эту минуту он был особенно привлекателен. Положив руки на колени, с остекленелыми от сочувствия к Гуго глазами, навострив уши и втайне подсмеиваясь, он слушал вступление с таким видом, что Флер просто восхищалась им. Музыка, очевидно, будет "занятной", и Флер погрузилась в состояние поверхностной наблюдательности и внутренней сосредоточенности, ставшее столь обычным для нее в последнее время. Вон сидит Л. С. Д. - знаменитый драматург; она с ним незнакома - пока еще. Вид у него довольно страшный, уж очень торчат кверху волосы. Флер представила себе, как он стоит на медном полу перед одной из ее китайских картин. А вот - да, конечно! Гэрдон Минхо! Только подумать, что он пришел слушать эту новую музыку! Профиль у него совершенно римский - аврелианского периода! Она оторвалась от созерцания этой древности приятным чувством, что завтра он, быть может, попадет ее коллекцию, и стала рассматривать по очереди всех присутствующих - ей не хотелось пропустить кого-нибудь нужного. "Мебель" внезапно остановилась. - Занятно! - произнес голос у плеча Флер. Обри Грин! Весь нереальный, словно пронизанный лунным светом, - шелковистые светлые волосы, гладко зачесанные назад, и зеленоватые глаза; когда он улыбался, ей всегда казалось, что он ее "разыгрывает". Но ведь он в конце концов карикатурист! - Да, занятно! Он ускользнул. Мог бы остаться еще минутку - все равно никто не успеет подойти до исполнения песен Бэрдигэла. Вот уже выходит певец - Чарлз Паулз. Какой он толстый и решительный и как тащит маленького Бэрдигэла к роялю! Прелестный аккомпанемент - журчащий, мелодичный! Толстый решительный мужчина запел. Как не похоже на аккомпанемент! Мелодия, казалось, состояла из одних фальшивых нот и с математической точностью отнимала у Флер всякую возможность испытывать удовольствие. Бэрдигэл, очевидно, писал, больше всего на свете боясь, что его вещь кто-нибудь назовет "певучей". Певучей! Флер понимала, насколько это слово заразительно. Оно обойдет всех, как корь, и Бэрдигэл будет изничтожен. Бедный Бэрдигэл! Конечно, песни вышли занятные. Только, как говорит Майкл: "Господи, что же это?" Три песни! Паулз изумителен - честно работает. Ни единой ноты не взял так, чтобы было похоже на музыку! Мысли Флер вернулись к Уилфриду. Только за ним, из всех молодых поэтов, признавалось право о чем-то говорить всерьез. Это создавало ему особое положение - он как бы исходил от жизни, а не от литературы. Кроме того, он выдвинулся на войне, был сыном лорда Мэллиона, вероятно, получит Мерсеровскую премию за "Медяки". Если Уилфрид бросит ее, то упадет звезда с сияющего над ее медным полом неба. Он не имеет права так уходить от нее. Он должен научиться сдерживаться не думать так физиологически. Нет! Нельзя упускать Уилфрида; но и нельзя опять вводить в свою жизнь слезы, душераздирающие страсти, безвыходное положение, раскаяние. Она уже раз испытала все это: заглушенная тоска до сих пор служила предостережением. Бэрдигэл раскланивался. Майкл сказал: "Выйдем покурить. Дальше - скучища!" А, Бетховен! Бедный старик Бетховен! Так устарел - даже приятно его послушать! В коридорах и буфете только и было разговоров, что о возрождении. Юноши и молодые дамы с живыми лицами и растрепанными волосами обменивались словом "занятно! ". Более солидные мужчины, похожие на отставных матадоров, загораживали все проходы, флер и Майкл прошли подальше и, став у стены, закурили. Флер очень осторожно курила свою крохотную папироску в малюсеньком янтарном мундштуке. |
