|
Частично в том, что у них в жизни не было строгого порядка, была виновата сама их жизнь — оба работали, оба почти каждый день на каких-то заседаниях, совещаниях, — но больше они сами. И опять-таки прежде всего он. Об этом он стал думать не сразу. С годами понял, что не осознал своей ответственности за воспитание детей в семье, навсегда остался начинающим отцом, у которого научные дела, замыслы отодвинули куда-то на второй план заботы семейные. Временами он так и думал: «Нужно взяться за воспитание». И не брался. Да, собственно, уже и не знал, с какого конца приступить. Он с самого начала не сумел выработать какой-то системы, а если говорить правду, даже и не думал об этом, он тогда не семью строил, а женился, «удовлетворяя свою потребность», как когда-то грубо сознался сам себе. Потребность иметь жену, и жену красивую, а Ирина была женщиной красивой. Красивой не какой-нибудь жгучей красотой, а красотой строгой, изысканной: высокая, стройная, высокий лоб, крупный нос — все черты лица крупные, они образовывали своеобразную гармонию, свидетельствовали, как говорили у них в селе, о «породе». С таких женщин писали когда-то портреты. Красота Ирины еще и сейчас не увяла, но уже много отобрали у нее лучики морщинок у глаз, и чуть заметные морщинки на шее, и закрашенные хной белые нити в темно-каштановых волосах. Ирина не стремилась за него замуж, долгое время он видел в ней колебания и преодолевал их, сознательно и настойчиво добивался ее. Она была по-женски умнее, увереннее в себе, чем он, тут много значил инстинкт, умение понравиться: сведенные словно бы строго, но как бы и призывно, брови, наклон головы, непосредственность и наивность. А за ними практическое восприятие жизни, реальный взгляд на вещи и на людей. Ей бы, пожалуй, больше подошел муж солидный, уверенный в себе, в своем месте в жизни, скупой на слова, практичный, а не разбросанный, мягкий, несколько нервный Дмитрий Иванович.
Марченко и сейчас не сожалел о своей женитьбе, наоборот, думал, что и в других женщинах не нашел бы большего. Может, потому, что в себе самом видел много несовершенств и противоречий. Однако он не мог и не видеть, насколько она ему чужая. Она была чужая и в молодости, и, может, тогда еще более чужая, чем теперь, но тогда он был молод, собственно, ему нужны были все люди и никто в частности, он чувствовал себя бесконечным, сильным, ему достаточно было ее красоты и своих планов на будущее. Ан нет… Со временем ему захотелось, чтобы она была ему спутником во всех его делах. Она же всю жизнь думала только о себе. Выйдя замуж, Ирина какое-то время — и это Марченко было особенно обидно — стыдилась его. Из-за того, что он некрасивый, боялась, как бы подруги не заподозрили, что она вышла за него по расчету, не приглашала на свои институтские вечера и просто не любила появляться с ним на людях. Потом забылись все чудачества и капризы молодости. С годами она уверилась в его уме, видела, вынуждена была это увидеть, и почувствовала зависимость от него в той житейской ячейке, в которой они утвердились вместе. А единственный довод (когда-то она думала, что он не единственный) — красота — поблек. Она уже чувствовала себя уверенно только с ним, возле него, на той ступеньке, которой достиг он. Нет, это не была паническая боязнь женщин, которые ничего не умеют и делают всю ставку на мужа. Она и в молодости не делала ставки на мужа-доктора. Она выходила за его уступчивый характер (это тоже был расчет, хотя она и не сознавалась себе в этом, а может, и не осознавала), за его искренность, житейский опыт (в чем ошиблась), ей льстило, что он молодой и уже кандидат, известный в своих кругах. Ей запомнилось, как когда-то, они только поженились, она заполняла на службе анкету, и ее спросил их школьный неудачливый карьеристик, кто у нее муж. Она ответила — старший научный сотрудник. И тот не сдержался, спросил с нескрываемым ехидством: «Он и по возрасту старший?» — «По возрасту он значительно моложе вас», — отрезала она. |
