Элизабет сидела в состоянии шока. Она не знала, что сказать. Но Энни не ждала никакого ответа. Ей нужно было только, чтобы ее выслушали.

 — Я тоже работала на съемках. Года два назад. Ты знаешь?

 Радуясь, что можно оставить тему о родителях, Элизабет кивнула:

 — Мне говорили, ты была потрясной фотомоделью. У тебя для этого очень подходящая внешность.

 Даже Джессика признавала, что Энни с ее стройной фигурой, каштановыми кудрями и безупречным цветом лица — настоящая красавица.

 Энни рассмеялась.

 — Не знаю, потрясной я была или нет, Лиз, но мне это иногда даже нравилось. Представляешь, меня наряжали в какую-нибудь невероятную одежду, а потом все начинали суетиться вокруг моего грима и прически. Когда это заканчивалось, я выглядела лет на восемнадцать-девятнадцать вместо тринадцати.

 Ее взгляд стал задумчивым и отрешенным.

 — Иногда, разглядывая себя в зеркале, я пыталась вспомнить, сколько же мне лет на самом деле. Понимаешь, о чем я говорю? Все относились ко мне как к взрослой. Но стоило мне смыть свой грим и напялить джинсы, как я снова превращалась для них в ребенка.

 — Повезло тебе — столько внимания сразу!

 Энни пожала плечами.

 — Пока щелкали фотоаппаратом, все мной восхищались, но когда работа заканчивалась, то просто переставали замечать. И скоро мне стало ясно, что настоящая я — та, которая под гримом и костюмом — никому не интересна. Поэтому с ними я была так же одинока, как везде. У мамы вообще не оставалось на меня времени, у нее очень плотный график. А подруги у меня никогда не было, и я даже не представляла, как ее найти.

 — А я не представляю, как может такой общительный человек, как ты, не найти себе подругу.

 — Зато уж мальчишки всегда со мной дружили, — радостно заулыбалась Энни. — Я столько раз по уши влюблялась! Но почти все мальчишки такие глупые, сама знаешь. После того, как перед ними раскроешься, вообще перестают тебя уважать. Вот почему я и затеяла все это, Лиз.

 — Что затеяла? — переспросила Элизабет, ошеломленная ее признаниями.

 — А все это исправление оценок, команду болельщиц. Это для меня единственная возможность изменить свою жизнь. Ну как ты не понимаешь! Если я буду хорошо учиться и войду в команду болельщиц, в которую все так рвутся, меня сразу станут уважать.

 — Я понимаю тебя, Энни. Хорошие оценки и общественное дело — это очень важно для человека. Но команда болельщиц не единственное занятие, которое внушает всем уважение. Есть множество других, ничуть не менее уважаемых. «В которых не замешана моя сестра Джессика», — добавила она про себя.

 — Нет, ты не понимаешь, Лиз! Лучше всего быть в команде болельщиц, — горячо воскликнула Энни, изумляясь, как можно ставить хоть одно общественное дело выше команды болельщиц. Но тут же спохватилась, вспомнив, с кем разговаривает.

 — Тьфу ты, что я говорю! — Она хлопнула себя ладонью по лбу и, смутившись, не заметила улыбку в глазах Элизабет. — Я совсем не спорю. «Оракул» — очень важное дело. Но надо же быть гением, чтобы писать в газетах.

 Вот так сказанула! Элизабет изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Но, не выдержав, фыркнула. И в ответ на озадаченный вид Энни безудержно расхохоталась.

 — Ох, Энни, это уж слишком! — давясь от смеха, выговорила она.