Она посмотрела на руки, они дрожали, и ноги дрожали — ясное дело, она боится. Боится, что вернется прошлое. Боится, что сын ее осудит. Боится, что он обидится. Боится, что невероятно сильная и прекрасная связь, существующая между ними, мгновенно оборвется. «А этого, — подумала она, пытаясь унять дрожь в руках, — я не вынесу. Я могу драться с подонками, могу вырвать зуб без анестезии и наживую зашить рану, могу позволить человеку в черном издеваться надо мной, но сына я не хотела бы терять из виду ни на минуту. Я не переживу расставания. Бесполезно храбриться и хорохориться, я потеряю вкус к жизни и дар речи, у меня не будет сил бороться за идеи…»

Ни к чему отрекаться от прошлого, откладывать все на потом, лучше взглянуть ему в лицо. Иначе прошлое станет навязываться все настойчивее, выставляя все больший счет, пока ты не бросишься на колени, прося пощады: сдаюсь, я все расскажу…

А иногда может быть уже поздно…

Иногда зло уже свершилось…

Иногда признание оказывается запоздалым.

Вам уже не верят. Вам уже не хотят верить, не хотят вас слушать, не хотят простить.

Она выпрямилась, раз, два, три, и сказала себе, что в субботу вечером расскажет ему все.

Люди бывают вредными по разным причинам.

Вредными по случаю, вредными по рассеянности, вредными от нечего делать, настырно-вредными, нагло-вредными — бывают и кающиеся вредины, которые, сделав гадость, бросаются к вашим ногам, моля о милосердии… Никогда не стоит недооценивать вредину. Не стоит думать, что можно смахнуть его рукавом или кухонной тряпкой.

Вредина опасен: он, как таракан, неистребим.

И вот этим утром, ближе к полудню, сидя в своем кабинете с высокими окнами, выходящими на Риджент-стрит, над бутиком «Черч’с», неподалеку от ресторана «Уолсли», куда он почти каждый день спускался обедать, Филипп решил, что ему придется сразиться с полчищем тараканов.

Все началось с утреннего телефонного звонка Беранжер Клавер.

«Лучшая подруга Ирис!» — так она обычно хвастливо возглашала, выпячивая губы, словно желая выразить всю силу своей привязанности.

Филипп не удержался и брезгливо сморщился, когда услышал ее имя.

Последний раз, когда он видел Беранжер Клавер, она без обиняков предложила ему себя. Длинные пряди волос, которые она откидывала взмахом ладони, призывный взгляд из-под полуопущенных ресниц, пышные груди в глубоком вырезе. Он сухо поставил ее на место и решил, что навсегда от нее избавился.

— Чем обязан такой честью? — осведомился он, поставив телефон на громкую связь, и отошел, чтобы взять у своей секретарши Гвендолин стопку писем и газет.

— Я на следующей неделе приеду в Лондон… И вот подумала, что мы могли бы увидеться… — И поскольку он не ответил, добавила: — Все будет честь по чести, конечно…

— Уж конечно, — повторил он, сортируя почту и одним глазом проглядывая статью в «Файнэншл таймс»: «Теперь уже никогда не будет как прежде. Более ста тысяч служащих в Сити потеряют работу. Это четверть имеющегося состава. Мы переворачиваем страницу Золотой век, когда средний служащий мог получить за год двухмиллионную премию, миновал».

За этими словами следовал заголовок: «Речь уже не идет о том, чтобы подсчитать убытки. Речь о том, чтобы выжить. Мы перешли от полной эйфории к полному кризису». Служащий Леман Бразерс объявлял: «Ситуация тяжелая. Нам обещали выдавать зарплату до конца этого года, а дальше — каждый сам за себя».

Такие понятия, как leverage, credit rating, high yield, overshooter, превратились в вонючие комки, которые бросают в мусорную корзину, затыкая нос.