— Она понимает только силу! Ты к ней с душой, а ей это в обиду! Вот она и звереет…

— Мама правильно говорит, — вмешался Младшенький. — Раз в жизни тебе надо дать ей как следует по шее. Со всей жесткостью. У нее же все есть. Квартира осталась за ней, ты ей выплачиваешь пособие плюс пенсию на отдельный счет… Но этой жадюге все мало. Хватит уже заниматься благотворительностью! С какой стати тебе выделять на нее отдельную статью расходов? Это абсурд!

— Это ей на старость, — объяснил Марсель. — Я знаю, что такое бедность. Это когда по ночам страх берет за горло, все время всего боишься, приходит письмо — боишься распечатать, экономишь последнюю копейку… Я хотел, чтобы она до такого не дошла.

— Она бездельница. Заняться ей нечем, вот и выдумывает целыми днями, как бы отыграться, — сурово ответил Младшенький. — Сократи ей доходы, пойдет как миленькая работать, как все приличные люди.

— В ее-то годы! — воскликнул Марсель. — Куда она пойдет?

— Не такая она беспомощная, как ты думаешь. Скотина она еще та, но с силенками у нее все в порядке.

— Не выставлять же мне ее на улицу, — пробормотал Марсель, посасывая сигару.

— Она бы, можно подумать, пощепетильничала!

— Знаю, знаю… К тому же мне осточертели ее махинации… Не надоест ей!..

— Какое там! — воскликнула Жозиана. — Уж она-то не успокоится до последнего!

— Да я все думал, что она образумится, остынет… Чего ей неймется? В таком возрасте женщине полагается играть в бридж, вязать, ходить по концертам, собирать гербарий, пить чай с каким-нибудь престарелым воздыхателем, читать Пруста с Шатобрианом… На худой конец — выучиться играть на пианино, на кларнете… или там, не знаю, бить чечетку! Я ей все даю, чтобы она горя не знала, а она мне плюет в физиономию!

Марсель нарочно горячился, но на самом деле он просто не хотел показывать, как ему обидно, что его так ненавидит женщина, которую он когда-то любил. За которой ухаживал, о которой заботился, которую высоко ценил.

Он то воздевал руки к небу, то опускал их, возмущался, сплевывал табак, краснел, бледнел… Но сквозь все эти клубы пара было отчетливо видно, как горько ему понимать, что с ним снова так подло обошлись.

— Отец, хватит, не заводись. Не надо бороться с ветряными мельницами. Анриетту ты не переделаешь. У нее теперь единственный смысл жизни — тебя ненавидеть. У нее и дел-то других нет. И яду в ней еще много…

— Вот и пожалуйста, оно и видно, — подтвердила Жозиана. — Надо просто выгнать ее из нашей жизни поганой метлой. Первым делом урежь ей пособие. А главное — закрой ее личный счет! Вы разведены. Суд вынес решение. Выполняй его — и точка.

— В полицию я ее не сдам, и не просите, — покачал Марсель головой.

Флейта смолкла. А ему так хотелось, чтобы она заиграла снова и смягчила боль. Ему претило затевать войну с Анриеттой. Он посмотрел на жену и сына. Они правы. Если женщина кого-то так ненавидит, добротой и милосердием ее не вылечишь. Наоборот, надо нанести ей удар, как змее, чтобы она скрутилась узлом, чтобы издохла! «Шут с ними, с деньгами, но вот если она и счастье у меня украдет, вот тогда я за себя не отвечаю!»

— Вызови ее. Вместе с Шавалем. Устрой им очную ставку. Скажи, что подал заявление в полицию, что уже ведется расследование, что им светит хороший срок… Не знаю, выдумай что-нибудь, главное — напугай. Шибани хорошенько по лбу, чтобы поняли. Ты же знаешь, как вогнать человека в страх, когда надо, а, волчище?

— Я и так только и делаю, что воюю, — вздохнул Марсель.