— Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?

— Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.

Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.

— Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.

— Я тебя тоже люблю.

Он снова рассмеялся.

— Поведай, светило-пиротехник, что привело и как?

— Как — это дело техники, правильно сказал? «Опять начал урок русского языка», — подумала Таня. Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.

— Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать.

Хотя государства еще пока нет?

Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.

— Чем занимаешься? — сдержанно спросил Наблус.

— Пишу последний параграф диссертации. Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:

— Ты на мой сапог — пара.

— Сам ты сапог!

Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб — другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:

— Ой смотри, бауабики!

— Кто?

Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течкующей сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».

Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.

Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.

— От матери? — догадалась она.

Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.

"Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, екнуло.

Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастие мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала — дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то, ну впрямь как бабка твоя — уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыплется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так наверное обязательно тебе знать следует. Мало ли что.

Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась.

Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди.