— Господи, помилуй нас грешных… — шептал дедушка, кладя земные поклоны.

Кирюшка мало молился, а больше смотрел по сторонам. Все были разодеты по-праздничному, особенно бабы. У стариков лица были такие строгие. Когда ребятишки продирались вперед, их оттискивали без всяких церемоний. На левом клиросе стояли двое заводских служащих и волостной писарь, а на правый к Матвеичу присоединились два поповича и штейгер Мохов, подпевавший басом. Кирюшке все это нравилось, он старался молиться вместе с дедушкой.

После обедни дедушка дождался священника и о чем-то долго с ним разговаривал. До Кирюшки долетели только последние слова священника:

— А ты не сомневайся… Смело отдай. После спасибо скажешь.

Дедушка мялся, перебирая в руках свою шляпу. Он несколько раз встряхивал головой, а потом проговоришь:

— Уж и не знаю, как этому делу быть…

Из церкви дедушка Елизар прошел на базар, где лавки были уже открыты, и толпа народу все прибывала. Особенно много набралось из Кержацкаго конца. Староверы, главным образом, работали на фабрике или в куренях и щеголяли в халатах из черного сукна и в шелковых шляпах-цилиндрах. На приисках их было очень мало. Базар состоял всего из одного ряда лавок, а затем из мелких лавченок, ларей и просто столов, на которых разложены были разные разности: горшки, пряники, веревки, обувь.

Дедушка Елизар отправился к знакомому торговцу, Макару Яковлевичу.

— Здравствуй, Макар Яковлич…

— Здравствуй, Елизар… Что, должок принес?

— Плохо платина идет…

— У вас все плохо…

Старик замялся. Ему было и совестно, и нужно было прикупить харчу на целую неделю, а денег на уплату долга не оставалось.

— Повремени с долгом-то, Макар Яковлич. Рассчитаемся как-нибудь…

Макар Яковлевич, худенький краснощекий торговец с длинным носом, маленькими глазками и гнилыми зубами, поломался немного, а потом согласился отпустить товар.

— С вами проторгуешься насквозь, — ворчал он. — Ну, чего будешь брать?

— Известно, чего… Крупы надо, соли надо, муки, соленаго моксуна…

На последнем слов язык дедушки Елизара запнулся, точно колесо, наскочившее на камень. Ведь соленый моксун стоит все 25 копеек, — это уж было роскошью. Тоже вот надо бы взять солонинки, потом старуха наказывала купить горшок, у Анисьи башмаки износились. — словом, целая гора всевозможной мужицкой нужды. Пока дедушка Елизар разбирался с харчем и рассчитывался с Макаром Яковлевичем, народ столпился у лавки с красным товаром. Слышались галденье, шутки и смех.

— Афоня Канусик краснаго товару набирает!

— Братцы, смотрите, как Афоня весь базар купить.

У прилавка с красным товаром, действительно, стоял Афоня Канусик, сконфуженный и не знавший, куда ему деваться. Он убежал бы из лавки, если бы не жена, которая его удерживала за рукав.

— Режь ситцу на сарафан, — говорила она, не обращая ни на кого внимания. — Да еще надо кумачу на рубаху, да башмаки новые, да иголку…

Последнее требование заставило всех хохотать.

— Канусиха, а ты уж две иголки сразу покупай. За-одно зориться-то…

Всем было весело, и толпа росла, пока торговец не прогнал всех.

— Чего вы не видали? Уходите… Завидно, вот и пристаете. Тоже, нашли потеху… Сами-то все норовят в долг забрать.

Дедушка Елизар тоже стоял в толпе и только качал головой. — Экой глупый народ, подумаешь… Лезут, как мухи. — Старик все думал о своем разговоре с батюшкой и потряхивал головой. Мысли в его голове двоились, — как-будто и так хорошо, и этак хорошо.