Висим теперь показался Кирюшке таким маленьким. Какой это завод, — просто деревня. Раньше он не замечал, что в Висиме с каждого места виден лес. Вышел за огороды, и сейчас тебе лес. В Тагиле этого не было. Теперь все Кирюшка мерил про себя этим Тагилом.

Обновы Кирюшки совсем не произвели того впечатления, на которые он рассчитывал. Бабы разобрали, правда, все по ниточке и обругали Мохова, который, по их рассчетам, прикарманил не на один полуштоф, а по крайней мере на два. Мужики отнеслись совершенно равнодушно, и только один дедушка Елизар заметил:

— Баловство это… Глаз нет у господских денег, вот и швыряют их. И так бы походил.

Наступила, наконец, весна. Дедушка Елизар выехал на промыслы с каким-то страхом. Что-то будет… Дня три устраивали новую землянку под самой Момынихой, а потом уже приступили к настоящей работе. Дарья все еще не могла поправиться и едва держалась от слабости на ногах; у Ефима продолжали болеть ноги, и он не мог работать в забое, а вместо Кирюшки отвозил только пески на таратайке к Мартьяну. Теперь возить песок было значительно дальше, чем раньше. Первая же промывка дала столько платины, сколько раньше добывали в неделю. Дедушка дрожащими он волнения руками собрал ее в кружку и перекрестился. Да это было настоящее богатство!.. У старика кружилась голова и слезы сжимали горло. Парфен и зять Фрол видели эту богатую платину, но молчали, потому что молчал дедушка Елизар. За то шептались и ахали бабы, так что старик даже прикрикнул на них:

— Вы-то чему обрадовались, козы брынския?

Чем лучше шла платина, тем дедушка Елизар делался мрачнее. Особенно он не любил, когда приходил кто-нибудь из старателей на делянку. Чаще других завертывал рыжий Архип Белохвост. Придет, рассядется и балагурит с бабами.

— Шел бы ты, Архип, к себе на делянку, — ворчал дедушка Елизар. — Куда дело лучше будет… Работа-то не ждет.

— Работа — не медведь, в лес не уйдет. Больно мне охота на твою богатую платину поглядеть…

— Отойди, грех.

В субботу дедушка Елизар пришел сдавать платину в контору позже всех, когда другие старатели разошлись и разъехались. Оставалось всего человек пять. Когда Мохов распечатал железную кружку, то так и остался с раскрытым ртом.

— Да ты сбесился, старик? — обругался Мохов. — Тут рублей на сорок будет… Это в три-то дня!.. Ну, и колдун же ты.

Федор Николаич, напротив, был рад и с удовольствием отсчитал дедушке Елизару тридцать восемь рублей с копейками. Подошла Евпраксия Никандровна и поздравила старика с богатой платиной.

— Ох, не надо бы такия-то слова говорить, сударыня, — точно испугался дедушка Елизар. — Так, немножко поманило для первоначалу. Куда нам богатую платину… С твоей легкой руки оправдали немножко первую неделю.

— Не заговаривай зубов, колдун, — ворчал Мохов. — Нашептали тогда с Емелькой, — вот платина и объявилась. Этак-то и всякий найдет, ежели с колдовством…

Молва о найденной Ковальчуками богатой платине точно забежала вперед. Когда дедушка Елизар приехал вечером домой, все старатели уже знали эту новость. Рыжий Белохвост приходил уже два раза узнать от самого старика, сколько он получил из конторы денег. Пока Ковальчуки ехали с прииска домой, полученная дедушкой Елизаром сумма выросла в сто двадцать рублей. Об этом говорили главным образом в кабаке, где Белохвост с горя выпил целый полуштоф водки.

— Ей Богу, я хотел взять эту делянку! — клялся он. — Вот, думаю, враз ударю после Троицы… Вот сейчас с места не сойти. А старик и пронюхал… Прямо мою платину будет загребать.

Совсем пьяный Белохвост заходил к Ковальчукам в третий раз поздно вечером, но бабушка Парасковья его прогнала без всякой церемонии.