– Я вернулся! – кричит он ей в спину, глядя, как поднимается она на крыльцо запертого дома. – Я теперь всё умею! Ты слышишь, любимая?

Она не оборачивалась. Молча открывала ключом дверь, входила – самыми страшными были эти мгновения: броситься, не дать захлопнуть дверь! – а он двинуться не мог. Стоял и смотрел, как дверь захлопывается перед его лицом.

Проснувшись, он уже понимал: ему опять снился тот сон (в котором, к слову сказать, ничего особо страшного не происходило). Понимал, что весь предстоящий день отравлен, что тяжкий стон закрываемой двери опять надолго в нём застрял и в ближайшее время станет напоминать о себе в самые неожиданные минуты – тем более что событийно этот сон ничем не отличался от действительности.

Гвалт стоял невероятный. Несколько молодых мамаш сидели на земле и, спокойно вывалив смуглые груди, кормили довольно крупных карапузов. Вокруг всего этого пёстрого нашествия бегал, будто в море нырял и выскакивал оттуда на гребне волны, местный милиционер Костя Печёнкин. Его просто выносило волной на окраину сквера. Он безуспешно требовал «очистить вокзал от присутствия». Но цыгане игнорировали суету и вопли стража порядка: цыгане, как собаки, прекрасно чуют страх и замешательство другого человека.

Наконец дело решилось: кто-то из станционного начальства послал за одним из местных баронов, тот подкатил на собственных «жигулях», безошибочно определил «равного по званию» и, отведя в сторонку, долго с ним говорил – о чём, никто не знает. Но к вечеру табор снялся и переместился на перрон – ждать следующую электричку…

Однако за эти пять или шесть часов кое-что произошло.

– А тебе, парень, про любовь потолковать, – поравнявшись, вдруг сообщила ему цыганка, не то чтобы дорогу заступая, но продолжая идти вровень с ним и как-то близко, словно были приятелями. Он ускорил шаги. Ничего плохого он ей не желал, занятие у неё такое. Просто торопился.

– Тебе – про любовь, а?

– Нет, – отозвался он через плечо, ускоряя шаги. – Отвали. Другому погадай.

– Да ты и сам цыган! – весело окликнула она.

– Нет, – огрызнулся он. – Я не цыган.

– А похож! Глаза только чужие, светлые… Хочешь, погадаю просто так, от души, за твою симпатичную личность.

– С чего это? – он остановился, впервые оглядывая всю её, с головы до многослойного пышного подола юбок; на ней было их надето три или даже четыре. А вот руки сквозь прозрачные рукава блузки казались тонкими, как прутики.

– А у тебя, вижу, загвоздка имеется. Маленькая, но в большом деле.

– Да брось, – он отмахнулся и дальше пошёл… – у всех загвоздки, и у всех дела, маленькие и большие.

– А такая любовь, рыжая-сладкая… тоже – у всех? – бросила она ему в спину.

Он резко развернулся и уставился на неё. Нет, чужая, пришлая… не могла она… не могла знать! Откуда?!

Он бросился к ней, схватил за руку:

– Молчи! – прошипел. – Пойдем… куда-нибудь. Не здесь!

И за дощатой стеной хлебного ларька они уселись на траве, цыганка извлекла откуда-то колоду карт, раскинула их, помолчала, покусывая нижнюю губу. Попросила левую руку и несколько мгновений, слегка поворачивая её, рассматривала.