Изменить размер шрифта - +
Воровала, должно быть, у соседских мамаш. Поэтому, когда Луиза спросила, какова на вкус она, я, хоть и мог бы говорить об этом часами, ответил:

— Как прошлая ночь.

— Сейчас я покажу тебе одну штуку, — сказала она, выбираясь из постели. У нас осталась валяться в раковине нераскупоренная бутылка шампанского. Луиза начала потряхивать ею, пританцовывая, с улыбкой скверной девчонки на устах. — Потряси-ка ты, малыш, теперь твоя очередь.

Я поднял вверх руки.

— Только в меня не целься.

— Смотри, — она оттянула крепким, наманикюренным ногтем проволочное ушко, открутила его. Пробка так впечаталась в потолок, что я ошеломленно вздрогнул, испугался, как бы она рикошетом не прибила меня. Прошла микросекунда, прежде чем я снова взглянул на Луизу.

Бутылка торчала у нее между ног.

— Шампанский душ.

Луиза дрожала и улыбалась, светлая эспаньолка лобковых волос искрилась капельками шампанского.

— Шампанский душ? — Отродясь о таком не слышал. — Так действительно делают или ты только что это придумала?

— Еще как делают, — она провела пальцем вдоль промежности и смахнула блестящие капельки винной росы. — В полевых условиях, если не знают, когда удастся принять настоящий душ.

Пока она приближалась ко мне, глаза мои оставались прямо на уровне порозовевших от смущения складок кожи, облегавших ее палец, желтоватых и гладких от бразильского притирания.

— Это даже лучше, чем душ, потому что — каково оно, по-твоему, на вкус?

Именно этот вопрос и не давал мне покоя.

— Придется тебе попробовать, малыш.

Она была уже на полке, подползала ко мне на коленях, упираясь ими в постель по сторонам от моего тела. Когда ее бедра коснулись моих щек, я поднырнул навстречу, дыша открытым ртом, чтобы дать ее вкусу запечатлеться на моем языке. Капли шампанского орошали мое лицо, но вкуса я почти не чувствовал, — лишь легкую горечь согретого ее кожей вина. И тут мой язык ощутил густой мускусный запах, — не ладанного мускуса ее духов, но ее собственный. Я лизнул ее снизу вверх, мягкой, толстой частью языка, легонько прищелкнув по самому кончику. Луиза, что-то сладко залепетала наверху, надо мной, немного сдвинулась, словно пытаясь уравновеситься между моими губами и основанием носа.

Переходя площадь Бастилии, Луиза просовывает свою ладонь в мою. Шампанское, которым мы запивали круассаны, подействовало на меня странновато. Подозреваю, что оно пробудило мирно дремавшие в моей крови остатки ночного шампанского. Ощущение совсем не плохое. Я легко шагаю, слушая, как Луиза рассказывает о том, что она чувствовала, когда ее выставило американское агентство. Что ж, она чувствовала себя преданной, это понятно. Однако она уверяет, что к английским манекенщицам там относились с большой подозрительностью, считали их более упрямыми, чем остальные модели. Или, по крайней мере, не склонными к извинениям; не желающими являться по утрам на гимнастику, отказывающимися принимать средства, которые пойдут им на пользу, и никогда не выказывающими искреннего раскаяния в своем поведении прошлой ночью. Хотя за Луизой числится кое-что посерьезнее нежелания извиняться: ее поведение угрожало бизнесу. Она пугала людей.

Существует такой «синдром англичанина-вне-дома» — его можно наблюдать на заграничных курортах и в среде футбольных болельщиков. Луиза так просто родилась с ним.

— Теперь твое агентство хочет, чтобы ты вернулась.

— Это из-за слухов, я превратилась в легенду.

Меня опять пробирает дрожь неловкости. Но Луиза гладит мою ладонь.

— Вернее, мы с тобой.

Ей хочется прогуляться по рю Сент-Оноре. Мы идем параллельно Сене, длинной улицей, проходящей мимо ратуши.

Быстрый переход