Слева ко мне приближаются несколько мужчин. Эта заминка мне на руку, я отступаю, чтобы дать им дорогу. Однако они не проходят мимо, а словно слипаются, образуя передо мной сплошную стену.

Один из них произносит:

— Джеймс Гринадж?

Ни единому французу не дано правильно выговорить мою фамилию. Я пожимаю плечами, еще раз обмениваясь взглядом со Стэном. Прямо-таки вижу, как у него начинают шевелиться мозги; глаза Стэна буквально вылезают на лоб, едва он уясняет ситуацию, в которой я разбираюсь не сразу.

Тот же человек повторяет, уже более нетерпеливо:

— Джеймс Гринадж?

— Qui.

— Vous devez nous accompagner, monseur.

— Pourquoi?

— Police.

В руке у него ордер на арест.

16

Меня вводят в комнату и мягко подталкивают к креслу. Глаза мои оказываются на высоте поясницы нормального человека, и я ловлю себя на том, что рассматриваю короткий кусок телефонного шнура, которым прикреплен к брючному ремню пистолет инспектора. Шнур поражает меня, как деталь из научно-фантастического фильма шестидесятых годов, сразу и современная, и продуманная, и привязанная к определенной эпохе. Такое же впечатление производит вся обстановка комнаты для допросов: качество практичной мебели, запашок резинового покрытия пола, меламиновые тона столов. Я думаю о Луизе, которая сидит в такой же комнате, отвечая на задаваемые ей вопросы. Способность говорить по-французски меня покинула — так я, во всяком случае, заявил. Использование переводчика замедляет допрос, давая мне время обдумывать ответы.

Инспектор садится.

— Вас видели ссорящимся с одним человеком в вагоне-ресторане.

— С Джанни Осано. Да.

— Не скажете ли, из-за чего вышла ссора.

— Не знаю. Сколько я помню, он произвел кое-какие перемены, а мне они не понравились.

Слушая, как переводчик передает мой ответ инспектору Эрве, я задаюсь вопросом, мог ли я сказать еще меньше. Возможности договориться о чем-либо с Луизой у меня не было. У дверей отеля «Кост» полицейские рассадили нас по разным машинам, и больше я ее не видел. Стэн, когда мы отъезжали, крикнул с тротуара, чтобы мы ничего не говорили. То же самое он сказал мне при прошлом моем аресте — за сожжение лодки на пляже. Тогда я его совету не последовал. Теперь попытаюсь.

Эрве спрашивает, что это были за перемены.

— Предполагалось, что с нами поедет моя подруга, Биби. А Осано отдал ее билет моей сестре. Вот и все. — Я умолкаю, потом решаю, что могу сказать немного больше. — Не такая уж и основательная причина для ссоры.

— Вы с ним подрались?

— Это не было дракой.

В комнате нас четверо: я, переводчик и двое полицейских. Переводчик — безликий человек лет тридцати с очень жидкими белобрысыми волосами, которые не мешало бы постричь. Инспектору Эрве слегка за сорок. На нем темный костюм, для него узковатый, хотя инспектор не так уж и грузен. Стрижка у него короткая, почти военная. Напарник инспектора постарше, у него большие усы, приобретающие, когда он вставляет в рот сигарету, сходство с меховым зажимом. Все трое невысокого роста, и хоть выглядят они ребятами жесткими, для настоящих полицейских все же несколько мелковаты.

Я больше не чувствую себя удобно в футболке с «Французским поцелуем» и шерстяном плаще от «D&G». Я чувствую себя полным идиотом. Спасибо и на том, что я не похож на человека, имеющего обыкновение затевать драки в поездах. Впрочем, я же не сказал, что подрался с Осано, а если бы и сказал, вряд ли это можно счесть таким же уголовным преступлением, как драка на борту самолета.