В проход полетели сулицы и стрелы, а уж вслед за ними повалили княжьи дружинники.

- Валите идолов!

Закованный в доспехи князь сидел нахохленным сычём на одетом в ночь коне, и Мечиславу показалось, что он улыбается. Подскочивший Шолох ударил секирой в основание деревянного идола. Перун покачнулся, торчащие в стороны серебряные усы опали вниз, а следом рухнул и сам идол, едва не придавив собой Великого князя. Впрочем, не все оказались столь же проворны, как Владимир, - какой-то ротозей принял тот удар Перуна на себя. Крик и хруст костей раздались одновременно, а потом разом всё стихло.

Князь Владимир, кажется, не заметил случившегося несчастья.

- Тащите его с холма, - крикнул он Шолоху, - А всё остальное сжечь. Сжечь, слышите, а пепел развеять по ветру.

Словам князя вняли раньше, чем под гонтом закончили бить ближников славянских богов. Сухое дерево занялось столь стремительно, что многие не успели разжать объятий, которым суждено было остаться смертельными. Из охваченного пламенем гонтища сыпанули люди, а потом все бросились вниз с холма вслед за съезжающим князем. Мечислав тоже сбежал вниз, поддерживаемый Вилюгой. В поднявшейся суматохе молодой боярин никак не мог определить, задели его мечом или это чужая кровь обжигает тело.

Счастье ещё, что не было ветра, не то безумство Великого князя дорого бы обошлось Киеву. Столб огня взметнулся чуть ли не к самому небу, осветив перекошенные злобой и страхом лица. Рядом с Мечиславом засмеялся человек, и он с трудом опознал в безумце боярина Изяслава. Меч в Изяславовой деснице ещё дымился кровью, а шуйца была вскинута к небу в последней угрозе уходящим в небытие славянским богам.

Холм ещё долго был объят пламенем, и пока не угасла последняя искра, никто не двинулся с места. А угасла та искра с первыми лучами вынырнувшего из ночи золотого колеса. Появление солнца было встречено дружным вздохом облегчения. Ничего не изменилось в этом мире с падением славянских богов, а значит, последнее слово осталось за Великим князем и его новым богом, самым могущественным из всех. Князь Владимир взмахнул десницей, и сразу же по всему Киеву заговорили била, созывая народ на городское вече. А поверженного Перуна привязали к хвостам лошадей и потащили по мощёным киевским улицам к пристани, куда конные княжьи гриди теснили и превозмогающих утреннюю дрёму киевлян. Огромная толпа гудела и волновалась, не слыша из-за шума князя и не понимая действий его. Казалось, что ополоумевшая спьяну дружина просто решила изгнать киевлян из родного города. И прорезавшийся, наконец, сквозь шум и смятение голос Владимира пришёл как спасение в надвигающемся хаосе и безумии:

- К Днепру.

Сразу стало понятно куда, хотя мало кто понял зачем, но стесненные соседями и напирающими мечниками киевляне без раздумий бросились к воротам, испытывая облегчение от дувшего от реки ветерка.

Толпу согнали с пристани на пологий берег и сгрудили у самой воды. А потом в холодную весеннюю днепровскую воду сбросили и выволоченного за золотые волосы идола Перуна. И толпа киевская ахнула в страхе, когда тело бога тяжело плюхнулось в воду. Острые копья вонзились в это тело и оттолкнули его прочь от киевской пристани на волю неспешного днепровского течения. А Перун всё норовил приткнуться к берегу, где столь недавно ещё возвышался он, горделивый и всемогущий, над тысячами склонённых перед ним голов. Но безжалостные копья гнали и гнали его прочь, пока не вытолкнули на стремнину - туда, где он уже не был богом, а был просто бревном, покорным бездумной силе.

- Нет более в Киеве ложных богов, поганых идолов, а есть Бог истинный, которому и надлежит отныне кланяться, - крикнул выехавший на пристань князь Владимир.

Мало кто понял в то утро Великого князя - поняли только, что греческий бог не любит славянских богов и не будет терпеть их рядом с собой. А славянские боги, выходит, оказались слабее пришлого, если не сумели постоять за себя.