– Покой, но не отдых, есть только у солнца, там, над горой. Оно неподвижно, и все вращается вокруг него. Даже его вестник – утренняя заря – излучает вечность, и поэтому жуки и птицы молятся ей и застывают в воздухе, пока не взойдет солнце. Поэтому ты и не устал, когда взбирался в гору.

– Ты видел…, – внезапно спросил он и резко посмотрел на меня, – ты видел солнце?

– Нет, отец, я повернул обратно до того, как оно взошло.

Он кивнул успокоенно. – Хорошо. А то мы больше не смогли бы с тобой вместе творить, – добавил он тихо.

– И твоя тень двигалась впереди тебя на пути в долину?

– Да, само собой разумеется…

Он не дослушал мой удивленный ответ.

– Кто увидит солнце, – продолжал он, – тот захочет обрести только вечность. И тогда он потерян для странствий. Так случается со святыми в церкви. Когда святой переходит в тот мир, этот и другие миры для него потеряны. Намного хуже то, что и он потерян для мира. Он становится сиротой! Ведь ты знаешь, каково это – быть подкидышем! Никому не пожелаешь подобной участи: не иметь ни отца ни матери! Поэтому странствуй! Зажигай фонари, пока солнце не взойдет!

– Да, – спохватился я, погруженный в мысли о пугающей белой дороге. – Ты знаешь, что означает твое пребывание в гробу?

– Нет, отец.

– Это значит, что некоторое время ты должен еще разделять судьбу тех, кто заживо погребен.

– Ты имеешь в виду точильщика Мутшелькнауса? – спросил я наивно. – Я не знаю точильщика с таким именем, он пока еще не стал видимым.

– А его жену? А… Офелию? – спросил я и почувствовал, что краснею. – Нет. И Офелию тоже не знаю. «Странно, – подумал я, – они живут как раз напротив, и он должен был бы постоянно с ними сталкиваться.» Мы оба немного помолчали; затем внезапно я горестно воскликнул: – Но это ужасно – быть заживо погребенным! – Нет ничего ужасного, дитя мое, в том, что человек делает во имя своей души Я тоже бываю иногда заживопогребенным. Часто на земле я встречаюсь с людьми, которые, вкусив нищеты, страдания и нужды, горько сетуют на несправедливость судьбы. Одни находят утешение в учении, пришедшем к нам из Азии – учении о Карме или воздаянии. Оно гласит: никакое зло не может случиться с человеком, если он сам не посеял его семена в предыдущей жизни… Другие ищут утешение в догмате о непознаваемости божест– венных решений… Утешения не дает ни то ни другое.

Для таких людей я зажег фонарь и внушил им одну мысль, – при этих словах он засмеялся, печально, но, как всегда, дружелюбно, и продолжал, – внушил так тонко, что им кажется, что она явилась им сама по себе. Я поставил перед ними в вопрос: «Согласился бы ты, чтобы тебе сегодня ночью, так же ясно, как наяву, приснилась твоя жизнь в безмерной нищете в течение тысячелетия со всеми ее подробностями, а за это на следующее утро как вознаграждение ты бы нашел у своей двери мешок, полный золота? «

– Да, конечно, – отвечают все.

– В таком случае не жалуйся на свою судьбу. Разве ты не знаешь, что этот всего лишь семидесятилетний мучительный сон, называемый земной жизнью, ты сам же и избрал в надежде, что, когда проснешься, найдешь нечто более ценное, чем мешок презренного золота?

А тот, кто полагает, что причина всего этого в неисповедимости решений Бога, однажды обнаружит под его маской коварного дьявола…

Относись к жизни менее серьезно, а к снам более… и тогда все пойдет хорошо.