|
В нашей семейной хронике записано, что основатель рода предсказал: вершина родового древа – двенадцатая ветвь – снова должна носить имя Христофор. «Странно, – часто думал я, – все, что он предсказал слово в слово сбылось, только последнее не исполнилось: у меня нет детей.» Просто замечательно что я взял маленького мальчика из приюта, которого усыновил. Я взял его только из‑за того, что он бродил во сне; это свойство присуще всем нам, Йохерам. Потом, когда я узнал потом, что его зовут Христофор, для меня это было как удар молнии. Когда я взял мальчика к себе домой меня обуяла такая радость что от волнения перехватило дыхание. В хронике мой дед сравнивается с пальмой, от которой отламываются ветки, чтобы уступить место новым – до тех пор, пока не останутся только корень, крона и гладкий ствол, в котором не будет препятствий для сока, поступающего из земли к вершине. Все наши предки имели только сыновей и никогда дочерей, так что сходство с пальмой остается безупречным.
Я как последняя ветвь живу здесь, на верху дома, под крышей; меня тянет сюда не знаю, почему. Никогда мои предки более чем двух поколений не жили на одном и и том же этаже. Мой сын,… конечно, он – прекрасный мальчик… но он не принадлежит моему роду. В этом пророчество сбывается только наполовину. Это меня часто огорчает, потому что, конечно, я хотел бы, чтобы крона родословного древа стала побегом из моей крови и крови моих предков. И что станется с духовным нас– ледством? Но что с вами, капеллан? Почему Вы на меня так уставились? Из шума падающего кресла я заключил, что священник резко вскочил. С этого момента меня охватила горячая лихорадка, которая усиливалась с каждым словом капеллана. – Послушайте, барон! – начал он. – Сразу, как только я вошел, я хотел сказать Вам это, но промолчал, выжидая благоприятный момент. Затем Вы начали говорить, и в ходе Вашего рассказа я забыл о цели моего визита. Я боюсь, что нанесу сейчас рану Вашему сердцу… – Говорите же, говорите! – разволновался барон. – Ваша пропавшая без вести супруга… – Нет, нет! Она не пропала. Она убежала. Называйте все вещи своими именами! – Итак, Ваша супруга и незнакомка, тело которой 15 лет назад принесла река, погребенная на кладбище в могиле с белыми розами, где стоит только дата и нет имени – это одна и та же женщина. И… теперь ликуйте, мой дорогой, старый друг! Маленький подкидыш Христофор – не кто иной, как Ваше собственное дитя! Вы же сами говорили, что Ваша жена была беременна, когда она ушла от Вас! Нет, нет! Не спрашивайте, откуда я это знаю! Я Вам этого не скажу! Считайте, что кто‑то сказал мне это на исповеди. Кто‑то, кого Вы не знаете… Я не слышал, что говорилось дальше. Меня бросало то в жар, то в холод. Эта ночь подарила мне отца и мать, но также горестное сознание того, что на могиле той, которая меня родила, я украл три белых розы.
VI. ОФЕЛИЯ
Как и прежде, дети бегут за мной, когда вечером я иду по улицам, но теперь – с высокоподнятой головой, гордый тем, что продолжаю благородное дело фон Йохеров. основатель рода которых был также и моим предком. Но теперь их насмешливая песенка: «Таубеншлаг, Таубеншлаг, Таубеншлаг, голубятня, голу– бятня, голубятня» – звучит уже заметно тише. Чаще всего, они довольствуются хлопанием в ладоши или пением «Тра‑ра‑ра». Но взрослые! Они снимают шляпы в знак благодарности в ответ на мое при ветствие, а ведь раньше только кивали… И когда они видят, как я возвращаюсь с могилы моей матери, куда я ежедневно хожу, за моей спиной они шепчутся друг с другом. Теперь в городе говорят, что я не приемыш, а родной сын барона! Фрау Аглая делает книксен, как перед вельможей, каждый раз, когда я встречаюсь с ней на улице, и использует каждую возможность перемолвиться со мной словечком и поинтересоваться моим самочувствием. |
