И, затаив дыхание, я пробую сопротивляться внезапно обуявшему меня ужасу, который начинает душить меня, поскольку я ненароком проник в его тайну. Я слишком слаб, чтобы стать господином над собственным страхом, поскольку я не знаю, ни где, ни когда, ни как я должен напасть на него. И поэтому он, а не я, безраздельно владеет моим сердцем, давит на него, чтобы вершить мою судьбу по своей собственной воле, вообще не считаясь со мною.

Я пытаюсь успокоиться и при этом говорю себе: «Офелии ничего не угрожает, пока я не с ней.» Но у меня не хватает сил последовать совету моего рассудка – не спускаться сегодня в сад.

Я отбрасываю эту мысль, едва успев ее осознать. Я вмжу ловушку, которую готовит мне мое сердце, и все‑таки я вступаю в нее: ведь моя тяга к Офелии сильнее голоса разума. Я подхожу к окну и смотрю вниз на реку, чтобы собраться с духом и силами – чтобы быть готовым столкнуться лицом к лицу с какой–то опасностью, которая сейчас кажется мне неотвратимой и которая страшит меня. Но вид немой, бесчувственной беспрерывно текущей вниз воды действует на меня столь устрашающе, что я не сразу замечаю звон башенных часов.

Внезапно меня поражает глухая мысль: «Эта река несет рок, которого ты больше не сможешь избежать.» Затем я пробуждаюсь от вибрирующего металлического звона – страх и подавленность сразу исчезают.

Офелия!

Я вижу, как мелькает ее светлое платье в саду. – Мой мальчик, мой милый, милый мальчик, я так боялась за тебя целый день! – А я за тебя, Офелия! – хочу я сказать, но она обнимает меня и ее уста сливаются с моими.

– Ты знаешь, я думаю, мы видимся сегодня в последний раз, мой любимый, мой бедный мальчик!

– Боже мой! Что‑нибудь случилось, Офелия? Пойдем, пойдем скорее в лодку, там мы будем в безопасности.

– Да. Пойдем. Там мы, возможно, укроемся… от него. «От него»! В первый раз она упомянула о «нем»! Я чувствовал, как дрожит ее рука, как безграничен, должно быть, ее страх перед «ним»!

Я хочу повести ее к лодке, но она некоторое время сопротивляется, как будто не может сойти с места.

– Пойдем, пойдем, Офелия, – зову я, – не бойся. Скоро мы будем на том берегу. Туман…

– Я не боюсь, мой мальчик. Я только хочу… – она запнулась. – Что с тобой, Офелия? – Я обнимаю ее. – Ты меня больше не любишь, Офелия? – Ты знаешь, как я люблю тебя, Христофор, – просто гово рит она и долго молчит.

– Разве мы не пойдем к лодке? – спрашиваю я ее шепотом. – Я так тоскую по тебе.

Она осторожно отстраняет меня, делает шаг назад к скамейке, где мы обычно сидели, и гладит ее, погруженная в свои мысли.

– Что с тобой, Офелия? Что ты делаешь? Тебе больно? Я чем – нибудь огорчил тебя?

– Я хочу только… я хочу только попрощаться с любимой скамейкой! Ты знаешь, мой мальчик, мы здесь впервые поцеловались!

– Ты хочешь от меня уйти? – вдруг вскрикиваю я. – Офелия, Боже мой, этого не может быть! Что‑то произошло, а ты мне не говоришь! Неужели ты думаешь, я смогу жить без тебя?

– Нет, успокойся, мой мальчик! Ничего не произошло! – тихо утешает она меня и пытается улыбнуться, но, так как лунный свет освещает ее лицо, я вижу, что глаза ее полны слез. – Пойдем, мой дорогой мальчик, пойдем, ты прав, пойдем в лодку!

С каждым ударом весла у меня становится легче на сердце; чем шире пространство, отделяющее нас от темных домов, с их мерцающими, подсматривающими глазами, тем надежней защищены мы от всякой опасности.