Капеллан посмотрел на меня вопросительно и, казалось, ожидал от меня ответа. Я молчал – я снова думал о голове Медузы.

– Однажды меня оторвали от службы, – продолжал он. – «Старик Мутшелькнаус идет по улицам! Он воскресил мертвого!» – кричали все друг другу взволнованно.

Произошло очень странное событие. По городу ехала повозка с покойником. Вдруг старик Мутшелькнаус приказал кучеру остановиться. «Снимите гроб!» – приказал он громким голосом. Как загипнотизированные, люди повиновались ему без сопротивления. Затем он сам открыл крышку. В нем лежал труп калеки, которого Вы знали, – ребенком он всегда бегал со своими костылями впереди свадебных процессий. Старик склонился над ним и сказал, как однажды Иисус: «Встань и иди! « И… и… – капеллан прослезился от умиления и восторга, – и калека очнулся от смертного сна! Я спрашивал потом Мутшелькнауса, как все это произошло. Вы, наверное, знаете, Христофор, что вытащить из него что‑либо почти невозможно; он пребывает в состоянии непрерывного экстаза, которое с каждым месяцем становится все глубже и глубже. Сегодня он вообще перестал отвечать на вопросы.

Тогда мне удалось кое‑что от него узнать. «Мне явилась Богородица, – сказал он, когда я разговорил его, – она поднялась из земли перед скамьей в саду, где растет акация.» И когда я уговаривал его описать мне, как выглядит святая, он сказал мне со странной блаженной улыбкой: «Точно как моя Офелия». «А как Вы пришли к мысли остановить повозку с покойником, любезный Мутшелькнаус?» – допытывался я. – Вам приказала Богородица?» – «Нет, я узнал что калека мертв лишь повидимости.» – «Но как Вы могли узнать об этом? Даже врач не знал об этом! „‑«Я это узнал, поскольку был сам однажды заживо погребен“, – последовал странный ответ старика. И я не мог заставить его понять всю нелогичность подобного объяснения. – «То, что человек испытывает на себе, он может увидеть и в других. Дева Мария оказала мне милость тем, что меня еще ребенком чуть было заживо не погребли, иначе бы я никогда не узнал, что калека мертв лишь по‑видимости… « – повторял он во всесозможных вариантах, но так и не дошел до сути дела, до которой я докапывался. Мы говорили, не понимая друг друга!

– А что стало с калекой? – спросил я капеллана. – Он все еще жив? – Нет! И странно, что смерть настигла его в тот же час.

Лошади испугались шума толпы, понесли по Рыночной площади, опрокинули калеку на землю и колесо сломало ему позвоночник.

Капеллан рассказал мне еще о многих других замечательных исцелениях точильщика. Он красноречиво описал, как весть о появлении Богородицы разнеслась по всей стране, вопреки насмеш– кам и издевательствам так называемых просвещенных людей; как появились благочестивые легенды и, наконец, как акация в саду стала центром всех этих чудес. Сотни людей, прикоснувшиеся к ней, выздоравливали, тысячи внутренне отпавших, раскаившись, возвращались к вере.

Дальше я слушал все это не слишком внимательно. Мне казалось, что я разглядываю в лупу крошечные и в то же время всемогущие приводные колеса цепи духовных событий в мире. Калека, чудом возвращенный к жизни и в тот же час заново возвратившийся к смерти, как бы подавал нам знак, что здесь действует какая‑то слепая, сама по себе ущербная и все‑таки на удивление активная невидимая сила. И потом, рассуждение точильщика! Внешне детское, нелогичное – внутренне осмысленное, обнажающее бездну мудрости. И каким чудесным простым образом старик избежал сетей Медузы – этого обманчивого света спиритизма: Офелия, идеальный образ, которому он отдал всю свою душу, стала для него милосердной святой, частью его самого.