|
Отделившись от него, она вернула ему тысячекратно все жертвы, которые он принес ради нее, совершила для него чудеса, просветила его, возвела его к небу и открылась ему как божество! Душа, вознаградившая саму себя! Чистота сердца как проводница к сверхчеловеческому, носительница всех священных сил. И как духовная субстанция переносится его живая и обрет– шая форму вера на безмолвные творения растительного мира, и древо акации исцеляет больных… Но здесь есть и одна загадка, чье решение я могу лишь смутно предугадать: почему именно то место, где покоится прах Офелии, а не какое‑нибудь другое, стало источником всех целительных сил? Почему именно то дерево, которое я посадил с желанием обогатить мир жизни, избрано быть отправной точкой всех чудесных событий? Глубокое сомнение у меня вызывало также то, что превращение Офелии в Богоматерь совершилось по магическим законам, подобным законам спиритического сеанса. «А где же смертоносное влияние головы Медузы?» – спрашивал я себя. – Неужели Бог и Сатана, понимаемые с философской точки зрения, в последней истине и в пос– леднем парадоксе, это одно и то же – созидетель и разрушитель в одном лице?»
– Как Вы считаете, Ваше преподобие, с точки зрения католического священника, может ли дьявол принимать облик святого или даже самого Иисуса Христа или Девы Марии? На кокое‑то время капеллан уставился на меня, затем закрыл уши ладонями и вскричал: «Остановитесь, Христофор! Этот вопрос внушил Вам дух Вашего отца. Оставьте мне мою веру! Я слишком стар, чтобы выдерживать подобные потрясения. Я хочу спокойно умереть с верой в божественность чуда, которое я сам видел и с которым соприкоснулся. Нет, говорю я Вам, нет, и еще раз нет! Если бы дьявол и мог принимать разные облики, то перед Святой Девой и ее Божественным сыном он должен был бы остановиться! „ Я кивнул и замолчал; мои уста замкнулись. Как тогда, на сеансе, когда я внутренне слышал насмешливые слова головы Медузы: «Расскажи им все, что ты знаешь!“ Да, понадобится явление Великого грядущего Вождя, который был бы абсолютным господином слова, способным так использовать его, чтобы открыть истину и одновременно не погубить тех, которые ее услышат, иначе все религии будут подобны тому калеке, умершему наполовину, – чувствую я. На следующее утро на заре меня разбудил звон колоколов на башне, и я услышал приглушенное пение хора, в котором звучало сдержанное, но глубокое возбуждение и которое приближалось все ближе и ближе. «Мария, благословенна ты в женах!» Какое‑то тревожное дребежжание появилось в стенах домов, как будто камни ожили и по‑своему присоединились к пению. «Раньше проход оглашался жужжанием токарного станка, теперь звуки мучительного труда исчезли, и как эхо, в земле пробудился гимн Богородице», – думал я про себя, спускаясь с лестницы. Я остановился в дверях дома. Мимо меня по узкой улице проходила во главе со стариком Мутшелькнаусом плотная, несу– щая горы цветов, толпа празднично разодетых людей. «Святая Мария, моли Бога о нас!» «Будь благословенна, царица милосердия!» Старик был бос, с непокрытой головой. Его одежды странствующего монаха некогда были белыми; теперь они сильно износились и были покрыты бесчисленными заплатами. Он шел, как слепой старец, неверной шатающейся походкой. Его взгляд упал на меня, застыл на одно мгновение, но в нем не отразилось ни следа узнавания или какого‑то воспоминания. Его зрачки были устремлены вдаль, параллельно друг дру– гу, как будто он смотрел сквозь меня и сквозь стены в глубину иного мира. Он шел странной походкой, и мне казалось, что его ведет какая‑то невидимая сила, а не его собственная воля. Он подошел к железной решетке, огораживающей сад, распахнул ее и направился к статуе Девы Марии. Я смешался с толпой, которая робко и медленно двигалась за ним на почтительном расстоянии и перед решеткой остановилась. |
