|
Кук, не стучась, вошел внутрь, Амундсен протиснулся следом. Они оказались в полутемном и, на первый взгляд, пустом тесном помещении. Cлабые лучи света проникали туда через иллюминатор, в который было видно сумеречное звездное небо — керосиновых ламп на "Бельгике" было слишком мало, и они имелись далеко не в каждой каюте. В этой почти полной темноте с трудом можно было разглядеть двух неподвижно лежавших на койках мужчин, закутанных в уцелевшие розовые одеяла. Еще труднее было понять, живы они или уже покинули этот мир, таким тихим и слабым было их дыхание. Однако Фредерик Кук как будто чувствовал, что его подопечные не только не умерли, но даже и не спали: он с порога уверенно направился к одной из коек, присел рядом с лежавшим на ней матросом и осторожно приподнял угол закрывшего его с головой одеяла.
— Ну как ты? — спросил он больного таким ласковым голосом, словно разговаривал с ребенком. Тот в ответ издал едва слышный, похожий на щенячий скулеж, стон, но даже не шелохнулся. Зато второй обитатель каюты, услышав голос врача, вдруг громко и злобно, по-звериному, зарычал и принялся ерзать на своей койке. Одеяло, которым он был накрыт, съехало в сторону, открыв такой же, как у всей остальной команды розовый костюм и толстые грязные веревки, крепко обхватившие его худое тело и намертво прижавшие его к койке. Руал на всякий случай шагнул к его постели и приготовился, если понадобится, придержать рвавшегося на свободу матроса, однако тот был связан на совесть и не мог даже немного приподняться, не говоря уже о том, чтобы вскочить с койки. Очевидно, несчастный и сам уже давно понял, что ему не порвать и не развязать веревки, потому что после нескольких привычных рывков он перестал дергаться и снова пронзительно заревел и заскрежетал зубами. На что его тихий сосед по комнате ответил новым жалобным и всхлипываниями. — Сейчас тебе принесут поесть, — сказал Кук плачущему и трясущемуся матросу и погладил его по голове, отчего тот тут же притих и перестал плакать, но задрожал еще сильнее, чем раньше. Кук обернулся на второго матроса, который уже не рычал, а хрипел, безнадежно махнул рукой и встал. — Есть они пока могут, так что пошли, — скомандовал он Амундсену. Тот снова натянул на привязанного к койке матроса одеяло, вызвав тем самым новую порцию рыка, и они с Куком покинули импровизированный "лазарет". Резкий порыв морозного ветра ударил по их заросшим бородатым лицам тысячами ледяных иголок. Фредерик поежился, а Руал, несмотря на то, что ощущение было довольно неприятным, с облегчением потряс головой, как бы позволяя ветру выдуть из нее воспоминания о только что виденных им сумасшедших матросах. "Лучше уж замерзнуть рядом с нашими тюленями, чем так, как они!" — в очередной раз подумалось ему, и он поспешил уйти от их каюты подальше. Доктор Кук, в отличие от него, считал, что этим матросам, не выдержавшим испытания голодом и потерявшим разум, на самом деле повезло, потому что теперь они не понимали, в каком безнадежном положении находятся, но молодой штурман не мог с ним в этом согласиться. На его взгляд у сумасшедших членов команды не было не только представления о происходящем, но и надежды на то, что они смогут спастись и вернуться в цивилизованный мир. А к нему и ко всем остальным, пока еще державшимся морякам надежда на лучшее хоть и редко, но все-таки возвращалась… Они с Фредериком почти дошли до камбуза, когда сзади их окликнул еще один матрос в розовых самодельных штанах и куртке: — Доктор! — кричал он, догоняя Кука и его товарища. — Пойдемте скорее, меня господин Герлах позвал, ему совсем плохо! Скорее! Развернувшись, друзья быстро зашагали вслед за позвавшим их матросом. Кук едва слышно что-то бормотал себе под нос — судя по раздраженной интонации, это были какие-то английские ругательства. А бросившийся вслед за ним Руал внезапно поймал себя на мысли, что судьба умирающего начальника экспедиции совершенно его не волнует. |
