Овцы населяют этот город, эту страну, подумал Икуза. Все они движутся в одну сторону и с одной целью. Хотя он шел среди них, ощущал их рядом, он уже не чувствовал себя частью этого человеческого стада, не гордился своей сопричастностью к их жизни. Теперь он парил сам по себе, как воздушный шар, когда перерубили канаты, привязывавшие его к земле. Он уходит ввысь на крыльях невидимых ветров.

Остановившись перед синтоистским алтарем, Икуза дернул за веревочку колокола. Это, говорят, созывает духов предков, которые существуют повсюду. Но он не почувствовал должного священного трепета, отторгнутый даже от элементарных сил природы: мертвец, идущий среди живых.

Эта видеокассета так гнусно, так предательски отобрала у него «тотемэ» — образ достоинства и чести, связанный с его личностью в мнении людей. Без тотемэ, который был так важен для него самого и для «Нами», он лишился места в цивилизованном обществе. Он потерял лицо. Живой мертвец. Бездомный.

Расталкивая толпу плечом, он вдруг вспомнил песню из одного из самых популярных фильмов Якудзы, очень созвучную его теперешнему состоянию. ПРОХОДЯ ПО ЖИЗНИ СТРАННИКОМ, Я ВИЖУ СВЕТ В ОКНАХ ДОМА И МИЛЫЙ ОБЛИК МАТЕРИ. НО ВИДЕНИЕ ТАЕТ НА ГЛАЗАХ.

И Икуза заплакал, как некоторые плачут во время цветения сакуры, когда красота и печаль сливаются воедино в изысканной нежности раскрывшегося бутона, — так быстро наполняющегося жизнью и так скоро опадающего на землю. Возвращающегося домой. Как стремительно летит время! Как резко обрывается счастье! Как скоро кончается жизнь!

Увидев в витрине магазина свое отражение, Икуза ужаснулся, потому что заметил слезы на глазах. Он не плакал с детства, когда впервые потерпел поражение на соревнованиях в боевых искусствах. И о доме он не вспоминал сто лет. Не было ни времени, ни, честно говоря, настроения. По мере роста его власти уменьшалось желание заглянуть в свое прошлое. Чудно, что сейчас он об этом вдруг вспомнил.

В микрорайоне под названием Азакуза он нашел здание из железобетонных блоков, в котором размещался безымянный, дешевенький отель. Поднявшись по лестнице, он направился прямо через безликий холл к ничем не отличающейся от других двери. Он даже не стал стучаться, — просто ударом плеча снес дверь с петель. Для человека его габаритов и силы это было сделать нетрудно.

Внутри комнаты спрятаться было некуда.

— Я велел следить за вашими с Кикоко передвижениями, — сказал Икуза, обращаясь к человеческой фигуре, едва различимой во тьме комнаты. — Но в принципе это было и ненужно. Я и так знал, где ты будешь прятаться, как крыса.

— Я думала, что здесь буду в безопасности, — отозвалась Киллан Ороши.

— Ты не можешь быть в безопасности, пока я существую, — сказал Икуза, надвигаясь на нее. — Пора бы об этом знать.

— У меня нет пленки, — предупредила Киллан. — Я вернула ее назад Седзи, а он понес ее в полицию.

— Она меня не волнует, — буркнул Икуза. — Дело и без нее зашло достаточно далеко. — Он двинулся, как мощное дерево, сорванное с места лавиной, через замкнутое пространство крошечной гостиничной комнаты.

Киллан пошевелилась, и ее силуэт изменил ракурс, когда она подняла правую руку.

— Не двигайся! У меня в руке пистолет!

— Пистолет меня не остановит, Киллан. Ничто не остановит меня на пути к цели. — Его голос был почти нежен, но в нем звучала такая убежденность и такая окончательность, не подлежащая обжалованию, что ей стало не по себе.

Теперь обе ее руки были вытянуты вперед. Икуза уловил отблеск вороненой стали. — Я серьезно! — предупредила она.