— Измазать лицо пеплом.
Глаза у нее стали совсем дикими. Вокруг них легли темные круги, тусклые сальные волосы повисли. Теперь она только лежала на кровати или смотрела на себя в зеркало.
— Как я могла лить слезы из-за мужчины, которому не должна была позволять даже пальцем до себя дотрагиваться?
На работу она не вернулась. Выходила из зашторенной квартиры только в бассейн, где часами смотрела на переливы света по голубому кафелю или плавала под водой кругами, как рыба в аквариуме. Пришло время опять идти в школу, но я не могла оставить ее одну в таком состоянии. К моему возвращению матери могло не оказаться в квартире. И мы обе сидели дома, съели все консервы, потом стали есть овсянку и рис.
— Что мне делать? — спросила я Майкла, кормившего меня сардинками и сыром за своим исцарапанным кофейным столиком. В теленовостях говорили о пожарах, охвативших Анджелес-Крест.
Майкл покачал головой сначала в мою сторону, потом повернулся к цепочке пожарных, окруживших холмы на экране.
— Милая, это всегда бывает, когда человек влюбляется. Ты наблюдаешь стихийное бедствие.
Я поклялась, что никогда не буду влюбляться. Пусть Барри умрет медленной и мучительной смертью за то, что он сделал с моей матерью.
Внизу над городом вставала луна, красная в отблесках огня, бушующего на севере и дальше, в Малибу. Стоял сезон пожаров, и мы были заперты в самом сердце горящего района. В бассейн летел пепел. Мы сидели на крыше, ветер нес нам в лицо запах гари.
— Вот это истрепанное сердце, — сказала она, запахиваясь в кимоно. — Вырвать бы его и зарыть в компост.
Я хотела дотронуться до нее, но она была недосягаема, как «Мисс Америка» в своей изоляционной будке. И не слышала меня сквозь стекло.
Мать согнулась пополам, прижав ладони к груди, выдавливая из нее воздух.
— Я сжимаю его внутри, — заговорила она. — Как Земля сжимает ком доисторических отходов в магме и дробит эту массу глубоко внизу. Я ненавижу его. Ненавижу. Я его ненавижу, — прошептала она — в последний раз, но с дикой яростью. — У меня внутри рождается драгоценный камень. Нет, это не мое сердце. Он твердый, холодный и чистый. Я обернула себя вокруг этой новой драгоценности и баюкаю ее в своем теле.
На следующее утро она встала. Приняла душ, сходила за продуктами. И я подумала, что дела идут на поправку. Она позвонила Марлен и спросила, можно ли ей вернуться на работу. Шла неделя доставки, и они очень нуждались в ней. Мать отвезла меня на уроки, в восьмой класс средней школы Ле Конт. Как ни в чем не бывало. И я решила, что с этим покончено.
С этим не было покончено. Она начала преследовать Барри точно так же, как он бегал за ней в самом начале их романа. Мать ходила повсюду, где могла застать его, просто охотилась за Барри, словно оттачивая свою ненависть каждым взглядом на него.
— Ненависть придает мне сил, — говорила она.
Мать ходила с Марлен обедать в его любимый ресторан, где они встречали его с тарелками у стойки, и мать улыбалась ему. Он делал вид, что не замечает ее, но все чаще трогал себя за подбородок.
— Щупает прыщи, которых там уже нет, — пояснила мать вечером. — Но мой взгляд может вернуть их обратно.
У нее был такой счастливый вид, я не знала, что хуже: этот восторг или намерение побрить голову.
Теперь мы ездили за покупками на рынок рядом с его домом, делая большой крюк, чтобы застать его у прилавка с канталупами. Часами бродили в его любимом музыкальном магазине. Ходили на презентации книг его друзей.
Однажды она пришла домой после трех ночи. Утром надо было в школу, но я не ложилась. У Майкла по кабельному каналу шел фильм о белом охотнике со Стюартом Грейнджером. Горячий ветер пробовал на прочность окно, словно квартирный вор. |