— Я боролся и проиграл. Даже мои дети выступили против меня.

— Не все.

— Что-что? О чем ты?

— Когда ты лишился сознания?

— На улице, когда меня пинали ногами.

— Значит, ты не помнишь, как тебя перенесли в классную?

— Нет.

— Это сделали твои ученики. Они втащили тебя в дом и заперли дверь. А один из них прибежал сюда и рассказал настоятелю, что с тобой случилось. Из-за бунта мы не могли прийти к тебе сразу, и за тобой ухаживали дети. Они укрыли тебя одеялами. Настоящие храбрецы. Мы с братом Наслином пришли за тобой ночью, перед рассветом, и отнесли тебя в монастырь. Дети все это время оставались с тобой.

— Я не знал, — заулыбался Лайбан. — Не помнишь ли, как их звали?

— Мальчик, который привел нас к тебе, назвался Рабалином.

— Сорванец и спорщик, но сердце доброе. Кто еще там был?

— Черненькая зеленоглазая девочка. У нее есть собака, которая ходит на трех лапах.

— Килия. Она выходила этого пса после битвы с волками. Мы все думали, что он умрет.

— Других имен я не помню. Ребят было трое или четверо, и они скрылись, когда мы пришли. У Рабалина глаз был подбит, и Килия сказала, что он подрался с другими мальчишками, которые тебя обижали, и прогнал их. Не без помощи хромой собаки, надо сказать.

Старик вздохнул и успокоенно закрыл глаза. Скилганнон посидел с ним еще немного, убедился, что он спит, и вышел.

Идя через двор, он увидел под сводом ворот Кетелина и поклонился ему.

— Теперь ему лучше, верно? — спросил настоятель.

— Надеюсь, что так.

— Ты рассказал Лайбану про детей, пришедших ему на помощь?

— Да.

— Это хорошо.

— Почему ты сам не сказал ему об этом? Или еще кто-нибудь?

— Сказал бы, если бы ты этого не сделал. Ты по-прежнему думаешь, Лантерн, что все горожане — подонки?

— Ребята, которые ему помогли, — славные человечки, — улыбнулся Скилганнон, — но толпу они не остановят. И я, конечно, не думаю, что все они подонки. В городе две тысячи жителей, а сюда явится человек шестьсот. Но мне сдается, что между теми, кто творит зло, и теми, кто смотрит на это и не вмешивается, разница невелика.

— Ты был воином, Лантерн, а воины не склонны различать бесконечные оттенки серого, управляющие людьми. Для вас существует только черное или белое.

— Зато ученые чересчур уж все усложняют. Если человек бежит на тебя с мечом, глупо размышлять, что его к этому побудило, или, может, его в детстве тиранил отец? Или жена ушла к другому? Или он заблуждается относительно твоих намерений и нападает на тебя по ошибке? Оттенки серого для воина смертельны, святой отец.

— Верно — и тем не менее понимание этих оттенков могло бы предотвратить множество войн.

— Множество, но не все. Мы то, что мы есть, святой отец. Человек по природе своей охотник, убийца. Мы строим города, но живем по волчьим законам: сильные всегда главенствуют над слабыми. Мы можем называть своих вожаков королями или генералами, но сути дела это не меняет. Мы — волчья стая, а цель стаи — охотиться и убивать. Поэтому война неизбежна.

— Грустное сравнение, Лантерн, хотя и верное, — вздохнул Кетелин. — Но отчего же ты-то отбился от стаи?

— Ради спасения собственной шкуры, отец мой.

— Не совсем так, мой мальчик. Я молюсь о том, чтобы со временем ты это понял.

В свои пятнадцать лет Рабалин не слишком задумывался об идущей на востоке войне и о том, кто там прав, а кто виноват.