Спутники удручённо помотали головами.

— Во-о, — протянул фельдфебель. — Ничего-то там у вас не знают. Точно за стеной живёте! На север вёрст пятьдесят отсюда будет. Приехал губернатор с указом о записи мужиков в поселяне. Привёз на разживу тысячу рублей от государя. Те денег не взяли. А шалопай тамошний Фомка Немочай возьми да и гаркни их превосходительству: «Почитай свою бумажку моей бабе в хлеву!» С того и пошло. Затворился народ в деревне и отбивался от солдат. Время летнее, запасов в домах мало. Съели даже солому с квасных гнёзд. Уж на исходе второй недели ноги перестали таскать, тут их и повязали, голубчиков.

Показавшиеся вдалеке шпили графского дома прервали откровения Протопопова. Ввиду резиденции своего грозного господина фельдфебель подобрался и стал донельзя официален.

— Вы, господа хорошие, — предупредил он, — с их сиятельством не вздумайте спорить. Ни к чему это. Своего не добьётесь. А рассердить можете. У него дюже ретивые на воде без хлеба в срубе сидят.

Фабр фыркнул. Хотел бы он посмотреть, как его, полковника и кавалера, посадят в сруб! Но Гаврилыч только покачал головой, молодо-зелено, и бросил на прощание:

— Чем скорее вас отпустят к месту службы, тем лучше. Помяните моё слово.

Между тем прекрасный вид, открывавшийся при въезде в усадьбу, ничуть не предвещал беды. Грузино располагалось на высоком берегу Волхова и смотрело на реку с косогора, как корабль, готовый отплыть в бурное море. Привольные дубравы шумели вокруг него, широко и шумно дыша на ветру зелёной листвой. Двухэтажное каменное здание с куполом-ротондой располагалось саженях в 150 от роскошного собора, слишком, быть может, большого и помпезного для частной резиденции. Но если вспомнить, что Грузино служило своего рода столицей новгородских поселений и в его церкви молился не один граф, а весь многочисленный штат канцелярии, офицеры и множество гостей — всё становилось на свои места.

В соблюдении традиций Аракчеев был весьма строг. Посты шли без послаблений. Службы в деревнях и на линиях велись полным чином, часа по три, так что и дюжие гренадеры лишались чувств. Казначеев поначалу гадал, отчего вдруг взрослому мужику — не бабе на сносях — становится в храме дурно? Пока сам, умотавшись раз с понтонными мостами на Волхове, не попал на доклад в Грузино и после трёх бессонных суток не очутился на обедне. Видя, как он бледен, инженерный поручик фон Брадке сказал ему шёпотом: «Обопритесь на меня. Граф обморочных не любит. Глядите, вон его шпион Морковников стоит с книжечкой». И действительно, за колонной маячил тип, заносивший свинцовым карандашом в блокнот, все ли с той же готовностью пришли к Богу, с какой представали перед очами самого Аракчеева.

Для ленивых был учреждён штраф за уклонение от исповеди и причастия — офицерам 10 рублей, нижним чинам 50 копеек, за детей родители вносили по 25 медяков. Вменял ли граф священникам в обязанность доносительство? Вполне возможно. Во всяком случае, народ в храме не откровенничал. Иных же батюшки сами останавливали знаком руки: полно, милый, зайди-ка ты ко мне на досуге, когда никого не будет...

Впрочем, в первый приезд в Грузино новичкам ещё неведомо было то возбуждённое нервное отвращение, которое позднее вызывала сама мысль о графской резиденции. Дом показался им маловат для такого крупного вельможи. Но всё объяснялось просто — флигеля для гостей или «номера», как их тут называли, были расположены на некотором расстоянии от жилища, где хозяин предпочитал пребывать в одиночестве. Возле ворот приезжих встретил полицеймейстер — обыкновеннейший, в синем мундире, с бляхой, с саблей на боку — явление совершенно непримечательное на питерских улицах, но здесь сбивавшее с толку.