Было около пяти вечера. Фабру и Казначееву подали чаю без сахара и по кусочку хлеба в ладошку величиной.

— Они издеваются? — взревел Саша, проглотив «просвирку». — Я жрать хочу.

Более спокойный Алекс решил действовать дипломатически. Он разыскал слугу и обратился к нему со следующими увещеваниями:

— Ах ты, прохвост! Зачем украл весь хлеб? Ужо тебе будет, когда мы пожалуемся графу!

Детина побледнел, затрясся, кинулся постояльцам в ноги и, заикаясь, стал уверять, что порции хлеба в доме каждому определяет сам хозяин. А как сейчас их сиятельство уехал в линии и до ночи не ожидается, то и не у кого спросить, можно ли надбавить гостям хоть по горбушке.

— Да нешто я взял бы... — повторял он. — Разве я себе злодей? Кто осмелится? При наших-то порядках?

В довершение ко всему он принёс постояльцам четыре куска: свой, сестры, матери и тётки, работавших в доме. От чего Фабр и Казначеев немедленно отказались, заявив, что они не лишились чести — забирать хлеб у слуг.

Ужина не последовало. Голодные и злые господа офицеры вышли погулять. Прекрасный вид, открывавшийся с высокого берега реки на всё имение, теперь подействовал на них угнетающе. Дома для гостей составляли целую улицу, за ней простирался обширный парк с руинами, увитыми плющом, беседками и храмами размышлений. Внизу у каменной пристани на Волхове стояла настоящая флотилия лодок, шлюпов и прогулочных катеров во главе с яхтой «Благодетель», построенной Аракчеевым специально для государя в Англии и снабжённой флотским экипажем. Над ней и сейчас бился императорский штандарт.

На другой день Фабр и Казначеев повлеклись к новому начальнику на поклон. Войдя в широкий и светлый холл, они сообщили дежурившему у дверей адъютанту свои фамилии. Он отыскал их в списке и отправился доложить. Пока молодой человек ходил, гости озирались по сторонам. Им бросилось в глаза, что внизу у широкой белой лестницы топчется штаб-офицер с землисто-серым лицом. По всей видимости, он чувствовал себя неважно и не решался штурмовать крутые ступени. Наконец со вздохом полез вверх, но, не пройдя до первого пролёта, покачнулся. Саша подоспел, подхватив незнакомца, прежде чем тот грянулся на пол. В этот момент явившийся на вершине лестницы адъютант крикнул вниз:

— Львов, его сиятельство велел тебе передать, что если ты сию минуту не будешь у него с бумагами, он прикажет заключить тебя в каземат.

Штаб-офицер побледнел ещё больше, едва смог процедить Казначееву: «Благодарю!» А затем с таким проворством взлетел наверх, точно у него отросли крылья.

— Да что же вы делаете? — возмутился Фабр. — Этот человек болен. От такого напряжения ему станет только хуже.

— Вы полагаете, в каземате ему полегчает? — спросил адъютант, спускаясь вниз.

— Так вы не шутите? — изумился Казначеев.

Адъютант вытаращил на них глаза.

— Кто же такими вещами шутит, господа? Побойтесь Бога. Я бы и сам ему помог, если бы не имел строжайшего запрещения. Граф не любит, когда ссылаются на личные обстоятельства. А служба стоит. Намедни капитан наш из линий опоздал с приездом по вызову на три часа. У него жена померла. Хоронили. Стоял на коленях, слезами обливался, просил прощения за задержку. «Какое мне дело до твоей бабы?» Весь сказ. Свезли его под арест. Если кто болен, на второй же день записка от графа: «Вы скучаете», — и новое приказание. Попробуй не встать. Вы не удивляйтесь, господа, если заметите странности в поведении: здесь у всех нервические припадки.

Обнадёжив гостей этой картиной, адъютант повёл их наверх, где в следующей за вестибюлем комнате сидел за бумагами злополучный Львов. Он без особой приязни глянул на вновь прибывших, видимо, стыдясь своей слабости, и кивнул на дверь:

— Его сиятельство велел вам войти.