– Но как они попали к вам? К тому же они ранены…

– Они дурно воспитаны и собирались напасть на наше селение. Сделайте милость, возьмите их обратно на Эссекибо и всыпьте им плетей! Мы их вам дарим. К сожалению, это все, что осталось от двух отрядов; остальные, в том числе и вождь их Ваньявай, погибли, так что, увы, вернуть их вам не в ваших силах…

Лица у голландцев вытянулись, и они тупо молчали.

В этот момент спесивой походкой с гневным выражением лица к нам подошел плантатор Рейнат.

– Где наши дети? – вскричал он негодующе.

Я знал уже, что все это время четверо заложников жили вполне сносно. Оронапи относился к ним более чем любезно: они могли свободно передвигаться по деревне и не испытывали недостатка в еде.

На гневное восклицание Рейната я ответил молчанием.

– Я спрашиваю, черт побери, где наши дети? – повысил голос голландец, весь трясясь от злости.

Я повернулся к посланцам:

– Не могли бы вы, судари, заставить замолчать этого болвана!

Посланцы были явно смущены ситуацией и в замешательстве не знали, как выйти из неловкого положения. Но тут один из них, сохранивший присутствие духа, повторил вопрос Рейната, но тоном спокойным и вежливым:

– А действительно? И впрямь! Где же дети?

– Они в пути и вот‑вот будут здесь! – ответил я. – Но, простите, ваша милость, беспардонность Рейната заставила меня сейчас подумать совсем об ином: не является ли письмо его превосходительства пустой бумажечкой? Разве приход карибов на Ориноко не есть предательство? И не имею ли я в этой связи права отказать вам в выдаче голландских заложников?

Посланцы оторопели. Я указал на пленных карибов:

– Вот неоспоримый довод, что карибы, ваши верные союзники, напали на араваков на Ориноко. Не ставит ли это под сомнение письмо его превосходительства?

На эти доводы посланцам нечего было возразить.

– Итак? – Я вопросительно взглянул на них. – Что же, отказать вам в выдаче заложников и отправить вас ни с чем обратно? Неужели вы не в состоянии унять этого зарвавшегося грубияна Рейната и заставить его вести себя прилично?

Посланцы отвели своего строптивого сородича в сторону и стали что‑то ему горячо доказывать, потрясая у него перед носом кулаками. Так продолжалось довольно долго, но зато потом Рейнат подошел ко мне как побитая собака и, силясь придать голосу мягкость, выдавил из себя нечто похожее на «извините».

Как раз в это время подплыла итауба с детьми, и, когда она причалила к берегу, Моника высадила детей. Встреча родителей с детьми сопровождалась изъявлениями бурной радости, поцелуями и слезами, но бросалось в глаза, что больше были рады родители, а не дети. Ребятам, как видно, было жаль их привольной жизни в Кумаке.

Сын плантатора Рейната, девятилетний Вильхельм, любимец своего спесивого отца и до недавних пор сам отъявленный себялюбец, жестоко издевавшийся над своими няньками, после пребывания в Кумаке неприятно поразил родителя и даже вообще не захотел с ним здороваться.

– Что с тобой? – чуть ли не возмущенно воскликнул плантатор.

– Ничего, – буркнул себе под нос Вильхельм.

– Иди сюда, сынок, давай поздороваемся! – позвал отец.

– Не хочу! – с неприязнью отозвался парнишка, повернувшись к отцу боком.

– Иди, будем с тобой играть, как прежде! – уговаривал сына удивленный плантатор.

«Уж не прежние ли игры, заключавшиеся в избиении ногами черных нянек, были у него на уме?»

– Не хочу!!! – ответил Вильхельм сдавленным шепотом и вдруг лихорадочно повторяя свое «не хочу», «не хочу», разразился громкими рыданиями.