|
Знаете, в одном месте не ту букву напишешь, в другом… Всегда есть, что исправить. – Я правильно понимаю: сейчас у вас нет никакой работы? – Уточнил Салим, не скрывая возникшего азарта. – Никакой. – Так зачем вы ходите на службу? – Я же сказал: исправляем огрехи. Ждем новых договоренностей. И ждем, когда из Меннасы поступит наше жалованье. – А разве оно вам не выплачивается? – Да месяца четыре сидим без жалованья. Я стараюсь никогда и никому не лгать, ни без нужды, ни по ней. И в особенности, не лгать серьезным людям, потому что в случае допроса в местах не столь уютных, как наша управа, попросту не смогу повторить свою ложь от начала и до конца, не ошибаясь. Можно, конечно, заучить вымысел, но зачем тратить силы и время, если проще говорить правду? Тем более, черные глаза Салима правде то как раз и не верят. Ну да, жалованья не было. Но Гоир вел дела не только через Имперский монетный дом, и кое что нам все же перепало. Крохи, разумеется, но с голоду пока не померли. – И как же вы живете все это время? Пожимаю плечами: – Так и живем. – Нэйвос не самый дешевый для проживания город, – ехидно протянул Салим. – Это точно! – Откуда же берете деньги? На этот вопрос можно было и не отвечать, а принять оскорбленную позу и заявить что то вроде: «не ваше дело». Но если пришлецы – ребята расторопные (а так пока и выходит), им ничего не стоит узнать то, что и так общеизвестно. Зачем же заставлять людей тратить время, а заодно вызывать к себе лишние подозрения? – Мне помогают родственники. – А кто они? Судя по интересу к вещам, совершенно не относящимся к работе управы, живчик и лупоглазая молчащая рыба по имени Дьясен, работать не собираются: эта простая мысль промелькнула и унеслась прочь, затерявшись среди просторов пустого сознания, чтобы вернуться позже более уверенной и обдуманной. – Моя матушка служит в поместье вблизи Энхейма. Отец умер, но был ветераном Болотной войны, и за него Империя платит пенсию вдове и детям. Перебиваемся кое как в надежде на лучшее. – О да, конечно! – Салим сел на любимого конька, которым изрядно утомил нас еще вчера. – Но надеяться мало, нужно еще и приложить усилия для исполнения надежд. Мы все здесь изменим, наладим и улучшим! Вы ведь согласны работать с нами? И вот тут я совершил единственную, как потом понял, глупость, навсегда закрывшую мне путь к сближению с пришлецами. Ответил: – Я согласен работать. И сделал многозначительную паузу после слова «работать». Паузу, не предполагающую продолжения фразы. Салим сделал вид, что не заметил намека, и завел знакомую песню: – Вы же понимаете, что все это… – широкий жест, обводящий кабинет. – Все это убого и совершенно не соответствует тому положению, которое должна занимать управа. Мы все изменим. У вас будут достойные места для работы, порядок во всем, вы будете вовремя приходить и уходить из управы, будете… Я начал кивать, тщетно борясь с улыбкой. Порядок – это хорошо. Порядок – это приятно. Порядок… Это порядок. Но я твердо усвоил один закон: в любом, даже самом упорядоченном предмете, есть зерно Хаоса, которое непременно прорастет. И хуже всего, когда это зернышко таится и ждет своего часа в чьей то душе. А двое человек, сидящих передо мной, уже давно и тщательно взлелеяли пробившийся сквозь почву порядка росток. Что они мне обещают? Воинскую дисциплину? Полное подчинение с моей стороны и снисходительное принятие покорности со своей? Завидное будущее, ничего не скажешь. Нет, я согласен и шагать по плацу, но… На каких условиях? – Вот вы где живете? – В Килийском квартале. – Но это же так далеко! А мы подберем для управы новое место, удобное для всех… И так далее, и тому подобное. |
