Но вдруг!

— Дб-муш-ка-а, внучо-ок... Ау-у-у...

С этим суматошным криком показался на тропе Леон Корнеич. Лица на нём и впрямь, как говорится, не было. Был только широко разеваемый рот да глазищи, каких Дёмка отроду у деда не видал. Со страху те глаза ничего перед собой, однако, не видели, потому что старый спотыкался, слепо хватался за подъёлки, семенил тряско, неуверенно. Когда ж он всё-таки различил на мысу внука, колени его подогнулись...

Немногим позже, когда внук пособлял деду доковылять до заимки, парнишке вспомнилось то, что, кинувшись к Леону Корнеичу на подмогу, он таки оглянулся на парусло: зелёной головы над водой уже не было.

Душевная встряска старому Самохе даром не прошла. Доставленный Дёмкою до заимки, Леон Корнеич свалился на припечек пластом и только лишь взаполдень перестал хвататься за сердце и забылся. Пробывши в забытьи чуть ли не до заката, он отворил наконец-то веки, разглядел перед собою виноватые Дёмкины глаза, сказал со слабой шуткою:

— Во как бывает: робкий пуганых спасал — сам неделю воскресал. А ить ты, Дементий Силыч, ослушником у меня растёшь, — не утерпел, укорил он внука. — Когда не велел я тебе ходить на парусло, тогда уж не велел — кокетничать не умею. Ить я тебя, Дементий Силыч, и без того на привязи не держу. На один-то мой приказ можно было бы терпения набраться. А теперь вот гляди на меня повинно, жмурься. Ишь как устряпал... родимого-то деда.

— Так ить ты сам, — начал было оправдываться Дёмка. — Хватился утром — тебя нету. Страшно стало. Я думал... водяной тебя того...

— Таво, не таво, — передразнил старый малого. — От дома отойти нельзя... Может, мне зайчатины захотелось, — стал он выкручиваться перед Дёмкою. — В избу-то я из-за ливня вернулся, а тебя нечистый уже на сухорусло уволок.

— Дедушка, — не дал парнишка старому разовраться путём, — ить ты небылицу плетёшь. Какого такого зайца ловил ты на берегу ёрика да под суковатой корягою? А?

Покуда Леон Корнеич, пойманный с поличным, хлопал глазами, внук припёр его к правде окончательно:

— А итья его видел.

— Кого? — не дошло до Леона Корнеича.

— Водяного твоего.

Старый приподнялся на локте, всмотрелся во внуковы открытые глаза и не посмел не поверить. Потому оторопел.

— Ну тебя, — сказал растерянно, затем спросил: — Как? Виделто как?

— Вот так, как тебя. Шага на два подале.

— И чо? Худого он ничего не вытворил?

— Как видишь...

— И в омут не звал?!

— Никуда он меня не звал.

— Так вы чо? Близко-то так?.. Разговаривали о чём?

— Не успели, — с досадой сказал Дёмка. — Ты ж его криком своим спугнул.

— А ещё прийти не позвал?

— Чо меня звать? Я и без того пойду.

— Так-таки и пойдёшь? — опять встревожился Леон Корнеич. — Взял волю... Никуда ты один не пойдёшь!

— Тогда вместе пойдём, — сказал внук деду так, словно разговаривал с меньшим братом. Да ещё с лёгкой улыбкою добавил: — Только ты не блажи больше.

— Ах ты, шельмец! — влепил Леон Корнеич Дёмке горячий подзатыльник. — Я ить разве об себе блажил? Я ить об тебе глотку чуть не вывернул...

Дёмка не обиделся на затрещину. Он ласково припал щекою до дедовой груди, сказал виновато:

— Ну чего ты, дедуня, шуток не понимаешь? Чего рассердился? Я ить и сам... Пошто я на ёрик-то кинулся? За тебя испугался.