Жуткая Натальина клятва сразу же сделала все бабьи уговоры бесполезными. Никому больше не захотелось соваться до клятвенницы со своими советами...

Готовясь стать матерью, Наталья всё ж таки перед самыми зазимками была вынуждена переселиться к людям. Бабы сразу же вознадеялись, что ради ребёнка она и вовсе отступится от своего зарока.

Не обманула Наталья Назаровой надежды — в первый день весны родила сына. Да такого отвалила крепыша — еле справилась. Приходской батюшка Феофан благословил новорождённого на долгую жизнь и нарёк его по отцу — Назаркою. С этим с Назаркою всю веснулетечко деревня тетёшкаться бегала. До чего же добродушный пацанёнок уродился — ни полслезы от него пустой, ни полкрика уросливого. Святое дитя, да и только!

Случаются такие, но редко.

— Это ей, Наталье, от Господа Бога подарочек за великое её терпение, — дружно порешили бабы.

Только ни в горе своём неизбывном, ни в счастье превеликом не забыла молодая мать о данной ею клятве. Потому она и в жизни своей ничего не пожелала поменять, хотя за лето её и в белошвейки до себя зазывала славная волостная барыня, и довольно богатый уездный бобыль сватов к ней засылал.

Отказала.

А с наступлением Казанской засуетилась она воротиться в Глухую падь.

Тут уж не то бабёнки, мужики не стерпели:

— Да куды тебя несёт — ворошить чёртово гнездо! Хоть народ пожалей. А ну, как нечистая сила с твоего неуёмного старания да на деревню выплеснется? Ты на подъём-то вона какая ласточка — схватилась да улетела, а нам тут век оставаться жить.

— А ина кого ты дитё кинешь? — высунулись из-за мужиков бабёнки. — На нас, что ли? Не-ет, матушка. У нас у каждой своих забот, хоть бей об заплот...

Когда же увещеватели услыхали от Натальи, что она и не собирается никого за сына просить, того тошней набросились на неё:

— Дьявол тебя поймёт, что ты за мать такая! Из какого ты крутого яйца умная такая вывелась — дитёнка малого в сатанинское пекло тащить! Да какого ж ты там человека из него вырастишь! Да пошто ты такая беспутная оказалась?!

— Нувы! Путные-распутные! — охолодил их кипяток тем временем пребывающий дома дед Урман. — Много ли вами-то соколиков ясных в белый свет выпущено? Эвон сколько индюков пыжливых по деревне ходит-клюкает. Нешто их всех Наталья наклохтала?

Бабёнки, понятно, поторопились тут же от Урмана отбрехаться. Пропажу Назара чуть ли не вменили ему в вину. Однако скоро остыли: шибко хорошим человеком был дед Урман. Только лишь бабка Шуматоха опять нежданно-негаданно подскакнула до гаму, как чёрт до сраму, хрюкнула:

— Когда уж ты, мать-красота моя, столь себядумна, то и ступай; подыхай на Глухой заимке своей. А на деревне нет таких дураков, чтобы спасать тебя кинулись...

Как бы там ни была черница та задворинка не любима селянами, а слова её легли, как говорится, прямо в очко. К тому же они вроде бы даже огородили Натальиных доброхотов от лишнего беспокойства. Не потому ли со временем в Глухую падь даже из охотников, даже мимолеётом никто не заглянул.

А вообще-то надо было бы хоть кому-то, хоть одним глазком увидеть, какие ладные ясельки соорудила Наталья в леснухе своей для малого Назара — высокие да крепкие. Это чтобы холод от двери не подхватывал сыночка. Из корья соснового, из мягкой древесины понавырезывала молодая мать дитёнку своему игрушек разных, яркими тряпицами пообшивала их — праздник да и только!

В тайгу надо сбегать — мать сына накормит, напоит, леснухину дверь засовом закладёт и заторопится на широких деда Урмановых лыжах в лесную чащу.

Далеко от заимки Наталья не убегала, но и возле не приходилось крутиться: зверь-то не дурак, разве станет он пастись по услеженному человеком месту?

Назарка же в тёплой избе наиграется и повалится на бочок и посапёхивает лежит.