— Еще бы.

— Слыхал, что Танин отец генералом стал?

— Слыхал.

— Теперь, чай, к ней и не подойдешь: заважничает.

— Я навещал ее, — сознался Прохор, — ничего, попросту.

— Тебе что! Ты особ статья.

— Смотри, Нырчонок! Схлопочешь, — пригрозил незло Прохор, а по лицу видно было, что доволен Петькиными словами.

— А чего ты в бутылку полез. Неправду я, что ли, сказал?

— Ладно, помалкивай… А она про то, что отец ее стал генералом, мне и не сказала.

* * *

К концу пятого урока в 7 «А» постучали. В класс вошел Лосицкий, попросил разрешения сделать объявление. И Прохор нет, не ослышался, Саша именно так и сказал:

— Прохор Берестняков, после этого урока зайди, пожалуйста, в кабинет директора на совещание. Сразу же после урока. — Саша улыбнулся Прохору, давая этим понять, что ничего страшного для него на этом совещании не будет. — Совещание очень важное, и Николай Николаевич просил тебя присутствовать на нем.

Лосицкий ушел. Класс одобрительно загудел. Подумать только, на настоящее совещание приглашают, да еще на очень важное! Ай да Берестяга!

Прохор стал очень серьезным, хотя ему хотелось прыгнуть от удовольствия. Но ведь совещание-то должно быть очень важным. Берестяга даже дыхание замедлил и сидел, будто аршин проглотил.

К нему обернулся Юрка Трус и прошептал:

— Очкарик нащальником стал. Комсомольский секретарь всей школы. — Трус, словно и забыл, что Лосицкий и Берестняков — приятели. Очень искусно передразнив близорукий бегающий взгляд Саши, Юрка прощакал: — Мама, щаю, мама щаю, мама щаю не хощу, а в лесу живет нащальник — познакомиться хощу.

И расплылся в улыбке, ожидая одобрительного взгляда Берестяги, но у Прохора было каменное лицо. Глядя на его лицо, можно было подумать, что Прохор ничего не видит и ничего не слышит и что перед ним сидит не Юрка Трус, а ползает маленькая козявка.

Трус пожал плечами и хотел обидеться, а тут…

— Трусов, повтори, что сейчас Кутянина рассказала.

Трусов поднялся и стал похож на вопросительный знак.

Рот у Юрки приоткрылся, лоб напрягся от «мучительных» дум, уши зашевелились, в глазах застыло выражение вселенской скорби. Он вскинул глаза к потолку. Кроткий мученик — и все тут!

Но разве могли понять это простые смертные — учителя. Куда им! Вот и учительница истории Людмила Ивановна, которую ребята заглазно звали «Тигрой», не оценила Юркиных страданий и, строго посмотрев на него, заявила:

— Третий раз, Трусов, я спрашиваю тебя за сегодняшний урок с места, и третий раз ты ничего не можешь мне ответить. Ставлю тебе «плохо». Дай дневник.

Трусов уже приготовился кротко, обессиленным голосом пролепетать, дескать, «забыл» его в интернате, но вспомнив, что «Тигра» может сгонять и в интернат, достал дневник и скорбно поплелся к учительскому столу, бубня:

— А что я?.. Я ничего. «Плохо»-то за что?

— Что ты там ворчишь? Чем недоволен, Трусов? — Людмила Ивановна склонила набок голову и внимательно посмотрела на Юрку.

Он сразу прикинулся простачком.

— Я ничего, Людмила Ивановна. Я говорю, что у меня ухи болят. Слышу плохо.

— Четверть-то кончается, Трусов. Побыстрее вылечивай свои уши.

— А вы меня на следующем уроке спросите?

Даже Людмила Ивановна не выдержала и засмеялась, глядя на Юркину физиономию.