Уже хорошо были видны их лица. Усталые, сосредоточенные. И не было в этих лицах ничего подозрительного — спокойные лица солдат, хорошо знающих куда и зачем они идут. Может, это спокойствие на их лицах лишило Гуминского той решительности, а главное, быстроты при нападении.

Игорь Аркадьевич выскочил на дорогу первым и слишком мягко скомандовал:

— Руки вверх!

Прохор увидел, как мужчина, шедший впереди, неуловимым движением выхватил из кармана пистолет. Берестяга выстрелил первым. Навскидку.

— А-а-а! — вскрикнул незнакомец и выронил из перебитой руки пистолет в снег.

Тут же прогремел второй выстрел…

А третьего Прохор уже не слышал. Этот третий выстрел, сразивший наповал того, кто только что стрелял в Берестнякова, принадлежал деду Скирлы…

Старый охотник склонился над Прохором и тихо звал его:

— Сынок… Проша… Сынок… Очнись… Проша…

Но Берестняков не приходил в сознание. Он тяжело и порывисто дышал. Пуля угодила ему в грудь и прошла навылет.

Скирлы плакал, уткнувшись лицом в шапку, и приговаривал:

— Опоздал, старый дурак, опоздал… Не уберег… не уберег его…

* * *

Проезжий завез в Ягодное черный слух, что Прохор убит. Слух перебегал из дома в дом и наконец добрался до Берестняковых.

Недобрую весть принесла их шабриха Нырчиха-одночашница.

Насморкавшись вволю, она без всякого подхода оглушила вопросом стариков:

— Тетка Груня, дядь Игнат, слух-ти какой про вашего внука ходит. Ай, и правда, в дом ваш така беда подкралась?

— Какой такой слух? — насторожилась бабка Груня.

— Болтают… Уши бы мои вовек не слышали такого!

— Что же болтают-то? — спросил встревоженный дед Игнат.

— Повторять жутко.

— А ты говори, говори, касатушка, — настаивала бабка Груня. — Не по-соседски скрывать-то.

— Да больно плохо говорят.

— А ты все равно говори.

— Будто убили Прошку?

Короткий, разящий душу крик, будто отшвырнул Нырчиху к двери… Бабка Груня рухнула на пол… Игнат безумными выпученными глазами смотрел на ягодинку-горевестницу и не мог произнести ни слова. Старику нечем было дышать, он хватал ртом теплый воздух.

Ныркова выскочила на крыльцо и заголосила на все село:

— Помогите!.. Помирают!..

Долго отхаживал Берестнякову фельдшер. Она пришла в себя и лежала окаменело неподвижно. Только остановившийся взгляд, до краев налитый печалью, говорил, что она жива.

* * *

Наступила долгая томительная ночь. Возле бабки Груни дежурили соседи, Наталья Александровна. По совету фельдшера, ноги ей обложили бутылками с горячей водою… Лекарств она не принимала. Когда ее пытались уговорить выпить хотя бы простой валерьянки, она молча стискивала зубы и отворачивалась к бревенчатой стенке.

Дед Игнат сидел на лавке, уткнувшись в ладони, и раскачивался из стороны в сторону, как заклинатель.

Было гнетуще тихо. Даже шепот здесь казался очень громким и нелепым.

* * *

Трунов весь вечер пытался дозвониться до Лыковского хутора. Наконец ему ответили. Заспанный женский голос спросил в трубку:

— Чего надо?

— Лесничество?

— Ну, лесничество. Чего надо?

— У вас там работают ученики из Ягодного…

— Работают, — перебила женщина.