Через неделю у нас было тысяча шестьсот добровольцев, в основном из Центруса. У нас четверых не было никакой возможности провести подробные беседы со всеми, и поэтому нам было необходимо прежде всего просеять заявления. Я взял себе двести тридцать восемь специалистов‑техников, Диане достался сто один медик. Оставшихся мы распределили поровну.

Я хотел сначала отдать приоритет ветеранам, но Мэригей отговорила меня от этого. Они составляли больше половины добровольцев, но эта половина вовсе не обязательно была наиболее квалифицированной. Вероятность того, что значительная часть из них – прирожденные бунтовщики и нарушители спокойствия, была очень высока. А кому захочется оказаться с такими в одной коробке, да еще на целых десять лет?

Но как мы могли, опираясь на несколько фраз, угадать, кто из претендентов надежен, а кто нет? Те, кто писали что‑нибудь наподобие: «Заберите меня отсюда; Человек сводит меня с ума!», чуть ли не дословно пересказывали мои собственные чувства, но те же самые слова могли говорить и о неспособности уживаться с другими, что сделает их плохими соседями в нашей передвижной тюрьме.

И Диана, и Мэригей изучили психологию в школе, но ни та, ни другая не владели искусством проведения экспертизы по распознаванию скрытых психических патологий.

Мы отобрали четыреста заявлений и написали всем типовые письма, в которых подчеркивали отрицательные стороны нашей десятилетней прогулки. Изоляция, опасность, лишения. Абсолютная уверенность в том, что вернемся в совершенно незнакомый мир.

Почти девяносто процентов написали снова и сказали: ну и ладно, я и сам знаю обо всем этом. Мы отбросили тех, кто не ответил до контрольного срока, и наметили голографические беседы с остальными.

Мы хотели сначала разобраться со списком из двухсот пятидесяти человек, которых можно было рассматривать как дублеров на случай, если кто‑нибудь из нас умрет или не вовремя получит насморк. Мы с Мэригей побеседовали с половиной из них, Чарли и Диана с другой половиной. Мы слегка склонялись в сторону супружеских пар или людей, состоявших в длительных отношениях друг с другом, но старались не отдавать предпочтение гомосексуалистам. Можно было, конечно, доказывать, что чем больше гомосексуалистов, тем лучше, так как они вряд ли сильно повлияют на прирост населения. Мы не могли обеспечить более дюжины, ну, от силы, двадцать детей.

Чарли и Диане потребовалось больше времени на собеседования, чем нам с Мэригей, так как Диана должна была вести регулярный прием в клинике, а у нас с Мэригей были двадцатидневные каникулы между семестрами.

Это значило также, что Билл и Сара находились дома, путались под ногами. Сара проводила много времени за самодельным ткацким станком, стараясь успеть закончить до начала занятий большой ковер. А великий проект Билла на эти двадцать дней состоял в том, чтобы отговорить нас от безумных устремлений.

– От чего вы намереваетесь убежать? – был его основной вопрос. – Ни ты, ни мамочка не сможете скрыться от этой проклятой войны, а мы из‑за нее потеряем вас, несмотря на то, что она закончилась уже несколько веков назад.

Мэригей и я доказывали, что мы ни от чего не убегали. Мы всего лишь прыгали в будущее. Многие из наших добровольцев были его возраста или немного старше; они тоже выросли с Человеками, но имели менее жизнерадостное представление о них.

Примерно через две недели Билл и Сара, независимо друг от друга, произвели по нам прицельное бомбометание. Я с наслаждением возился в кухне, готовил поленту с яйцами и последней сезонной зеленью, слушал Бетховена и радовался тому, что мне не нужно было беседовать с гол о графическими проекциями незнакомых людей. Билл по собственной инициативе накрыл на стол; мне следовало воспринять это как сигнал опасности.

Дети ели почти без слов, тогда как мы с Мэригей обсуждали проведенные за день беседы – главным образом говорили о тех претендентах, которым скорее всего, придется отказать, или же, по крайней мере, провести повторные беседы, более подробные, чем понадобились для тех, чья пригодность выявилась с первого раза.