Я еще маленько поартачилась, но здравый смысл муженька меня одолел, и малыша крестили Менасом, в честь святого. Разумеется, я всегда звала его Мандрасом, так его все под этим именем и знали. Он умер давно, на исходе войны с немцами. Сам виноват. Плохо кончил. У матери не одна печаль, так другая. Говорят, у грецкого ореха первый урожай ядовитый до смерти. Вот и я вроде грецкого ореха, а Мандрас — мой первый и единственный плод. Одно время у сына была невеста, Пелагия, и она, благодарение богу, стала мне как дочь. Превратила меня в миндаль, что цветет посреди зимы. Мы открыли эту таверну, так вот и живем.

А тогда Мандрас был совсем крохой и такой милый личиком, пошел, к счастью, не в меня, а в отца. Вот когда вернулся с войны, стал страшилищем, как я.

Ну вот, значит, пришли жандармы и велят мигом собраться и уходить, нас как обухом по голове, а затем поднялась паника. Я первым делом кинулась к Лейле-ханым, где была в служанках. Она как услыхала новость, странно взбудоражилась, но мне разбираться было некогда. Лейла дала мне денег на дорогу. Потом я побежала в дом родителей, где мать пыталась собраться. Папаша уже надрызгался, и матушка его валтузила, лупила по мордам и приговаривала: «Ах ты, мерин никчемный, вот брошу тебя здесь, жопа ты свинячья!»

Тут появляется мой муж Герасим и с ходу заявляет:

— Скорей, мы уходим. Иди домой, собери корзину с едой, возьми, сколько унесешь, бутылей с водой, чего-нибудь из теплой одежды, и уходим.

Я ему:

— Ты чего? И так знаю, что уходим.

А он на меня смотрит и так спокойно говорит:

— Мы уходим на лодке.

Мы с матушкой так и обалдели.

— Как на лодке? — говорю. — Я никогда не плавала на лодке. А как же мать с отцом?

— У тебя есть сестры. Они пойдут с родителями, а ты и малыш отправитесь со мной на лодке.

Матушка с Герасимом посмотрели друг другу в глаза, и взгляд у обоих был честен и тверд, как железо. Потом мать повернулась ко мне и сказала:

— Делай, как муж говорит. С нами все будет хорошо. Мы выдюжим.

— Но, ана… — начала я, а мать пальцем прикрыла мне губы.

— Езжай с мужем. Твое место с ним. Свидимся, коли Господь пожелает.

— Мы отправимся на Кефалонию, — сказал муж. — Запомните?

— Кефалония? — переспросила матушка.

— Повторяйте, — велел Герасим. — Повторяйте, пока не запомните.

— Кефалония, Кефалония, Кефалония, — талдычила мама.

— Запомнили?

— Кефалония, — говорит мать, а у самой слезы на глазах, и голос дрожит.

— Когда окажетесь в Греции, доберитесь до Кефалонии и спросите семью Драпанитикос. Бог даст, разыщете нас.

— Драпанитикос, Драпанитикос, — повторяла мама. — Драпанитикос.

Герасим поцеловал ей руку, приложил ко лбу, к сердцу, а потом обнял. Обнялся с сестрами и поцеловал руку отцу, хотя тот ни черта не соображал и приготовился блевать, поскольку вечно нажирался, унимая зубную боль. Армянин Левон так и не заплатил за его зуб, потому что всех армян выгнали до прихода зубодера.

Я расцеловалась с матушкой и сестрами. Сказать по правде, я даже не плакала, так меня оглушило. Герасим уже вышел, и я поспешила следом.

— Почему на Кефалонию? — спросила я.

— Единственное место в Греции, которое я знаю. После кораблекрушения моего деда вынесло на здешний берег.