Ужасно хотелось послужить Султану и империи, но не дали. Меня оскорбили, я до сих пор, как вспомню, обижаюсь. Сильно задели честь… Скоро вербовщики записали всех христианских парней в трудовые батальоны. Пели, дескать, мы послужим Султану и защитим империю от франков, нам поручают важнейшую работу — ну там, мосты и дороги строить, железнодорожные тоннели, причалы и все такое. Мол, будем получать жалованье и питание, все выглядело почетной службой.
— Но не было?
Мехметчик покачал головой:
— Конечно, не было. Обращались, как с рабами. Мы вкалывали от зари до зари, чаще всего без жратвы и воды. Заболеешь, схудится или остановишься передохнуть — бьют, пинают, а то и кнутом. Мы стали скелетами в лохмотьях. Волдыри, язвы, блохи и вши — жуть. Спали вповалку во времянках из тряпок и досок, никаких тюфяков, даже прикрыться нечем, вечно обгаженные от дизентерии, некоторые с кровавым поносом, но все равно — работать!
— Напоминает армию, — заметил Каратавук.
— Но солдат хоть человек, а не раб. Я бы вытерпел, если б не держали за невольника.
— Мы считали войну святой, — сказал Каратавук. — Что и помогало.
— В трудовом батальоне никакой святости, — ответил Мехметчик. — Я сбежал, когда ребят стал косить тиф. Я не хотел так загнуться. И понимал: останусь — кранты, но нельзя так умирать человеку, который хотел быть солдатом и сразиться с врагами империи.
— Многие мои товарищи погибли не от пуль, — сказал Каратавук. — Но мы рабами, пожалуй, не были.
— Ну вот, а я из раба стал бандитом, — горько вздохнул Мехметчик. — Ну хоть от позорища ушел к позору.
— Некоторые тобой восхищаются. Ты ведь знаешь, за сведения, которые помогут тебя поймать или убить, большая награда объявлена.
— Знаю. Это после той истории с губернаторским посланником.
— Большая ошибка — обобрать и пустить в чем мать родила государева человека, не считаешь? Да еще пожелать счастливого пути от Красного Волка. У нас все хохотали, но разве это не дурь?
— Конечно, дурь, — согласился Мехметчик. — Надутый говнюк сам напросился. Завел нас — все орал, какая он шишка, и грозил карами.
— Послушай моего совета: кончай подставляться в своей красной рубашке, разыщи семью, паши землю, как все, и живи себе спокойно.
— Вижу, черную рубашку ты больше не носишь.
— Я бы носил, да нету, — рассмеялся Каратавук. — Только прозвище осталось. Вот заведутся деньги, может, поблажу себе, и жена скроит мне новую.
Мехметчик поднял на ладони свистульку.
— У тебя тоже сохранилась? Я свою берег, чудом не сломал. Как вспомню, через что нам с ней пришлось пройти… Искандер-эфенди еще делает такие? Знаешь, я все гадал, зачем он вылепил тюрбанчик? Где это видано — малиновка в тюрбане?
— Да ну, отцовская причуда. Так просто. Он и сейчас их такими делает, я тоже выучился. Проволочки кончились, я обрел свою судьбу, теперь гончарю, как мне и положено. Братьев, кроме одного, убили в Месопотамии, нас всего двое, кому дело продолжать. Я вот женился и надеюсь, все будет хорошо.
— А я здорово сбился с курса, — грустно заметил Мехметчик и аккуратно спрятал свистульку за пояс. — Совсем как Садеттин. — Он помолчал. — Хочу спросить… Вообще-то я потому тебя и вызвал… Что за люди в нашем доме? Куда девалась моя семья?
Каратавук удивился:
— Ты не знаешь?
— Понятия не имею. Последнее время я мотался от Кемера до Коньи. Заглянуть не мог. |