— Ты сама можешь привязать лоскуток, — сказала Айсе. — Все привязывают. Я даже еврея видела, ну того, с потешными глазами, что на одной улице с армянами живет. Может, это и христианский святой, кто его знает. — Она помолчала и жалобно спросила: — Сделаешь прямо сейчас?

Женщины под руку отправились к церкви Николая Угодника, заступника девственниц и детей. Усевшись под солнышком на паперти, Айсе ела фиги и смотрела вдаль на долину с речушкой, убегавшей в море. По рассказам, в далеком прошлом там был торговый порт с величавыми кораблями, но потом в бухте появилась отмель, и река съежилась, оставив плодородную почву в уплату за потерю торговли. Абдулхамид арендовал у Рустэм-бея небольшой надел, куда ежедневно наведывался, чтобы собрать упрямых черепах, объедавших его посевы. Он отвозил их в мешке за холм, надеясь, что они больше не вернутся. Айсе подумалось, как нелегко быть замужем за таким добрым человеком, поскольку есть очень большая разница между «добрым» и «здравомыслящим», и здравомыслящий человек не станет тратить время на возню с черепахами и падшими женщинами.

Поликсена вошла в церковь и перекрестилась. Она поцеловала икону, положила монеты Айсе в ящик, взяла свечку и, запалив от горящей свечи, установила в серебряной чаше с песком. Еще раз перекрестилась и воззрилась на икону. Говорили, ее написал сам святой Лука, а принадлежала она Николаю Угоднику. Серебряный с позолотой оклад оставлял открытыми только лица и руки Богородицы и Младенца. Особо почитаемая икона называлась Панагия Сладколобзающая: у Марии нежное лицо, карие глаза и золотое сияние вокруг головы, на сгибе руки она держит младенца Иисуса, а он ручонками обхватывает ее за шею. В верхних углах образа ангелы со слегка осоловевшими ликами молились, скрестив руки на груди. Сия трогательная картина сотворила множество чудес, и не удивительно, что в нее свято верили столетиями.

Поликсена еще немного полюбовалась образом, и на нее снизошел молитвенный настрой.

— Матерь божья, — начала она, — пособи Айсе в ее тяготах. Она хоть и неверная, но хорошая, и в тебя верит, так что греха нет, правда? Пожалуйста, сделай так, чтобы Тамара-ханым сама все поняла и Айсе не пришлось ничего говорить, потому что это ужасно. Прошу, помолись за всех нас, сохрани моих детей и прими мой поцелуй.

Поцеловав икону, Поликсена вышла из церкви и сощурилась от яркого солнца.

— Как думаешь, она тебя услышала? — спросила Айсе.

Спустя две недели, в пятницу, она вывела Тамару из стойла Нилёфер. Молодую женщину пошатывало от слабости, а еще от отчаяния и дурных предчувствий, однако она понимала, что другого выхода нет, и не сопротивлялась, когда супруга ходжи вела ее за локоть.

Глядя прямо перед собой, Айсе не обращала внимания на зевак, что тыкали пальцами и отпускали замечания. Люди бросали дела, пялились на двух женщин, а потом шли следом. В результате образовалась толпа, как на похоронах. «Тамара-ханым, Тамара-ханым», — пробегал шепоток. Все ее узнали, хотя плотная шаль полностью скрывала лицо Тамары, когда она с опущенными от стыда глазами брела рядом с Айсе. Бесчестье юной женщины никого не оставило равнодушным, и печаль окутала городские камни, подобно мелкой белой пыли в те дни, когда ветер дул из Аравии.

В сопровождении безмолвной толпы женщины прошли по улице, где жили армяне, через площадь, где под платанами старики дожидались бабушку Смерть, мимо колодца, где во время казни, повернувшись спиной, сидел Рустэм-бей, мимо мечети с двумя минаретами, где служил ходжа Абдулхамид, мимо корявого навеса, где Искандер крутил гончарный круг, мимо церквушки, где в стропилах жил филин, мимо склепа, где хранились омытые вином кости христианских мертвецов, и дальше по резко свернувшей улочке к последнему одиноко стоящему дому с плоской крышей, фасадом, увитым розами, и окнами в решетках, скрывавшими темные внутренности.