В романах женщины проявляли склонность к мечтаниям, как, впрочем, и многие женщины в жизни. Но героини романов были абсолютно привержены самой высокой добродетели, что не очень часто встречается в жизни. И героини романов покорно принимали все несчастья, терпеливо переносили все страдания, что встречается крайне редко.

Так ли это, однако, существенно?

Захочет ли кто-нибудь, чтобы его возлюбленная походила на лукавых скромниц, которыми так восхищаются женщины, тайком читающие книги (точно так же они тайком пьют вино)? Моралисты осудят и то и другое. Встреться вам Памела или Кларисса, понравятся ли они вам? И кто полюбит женщину, которая постоянно закатывает глаза и поднимается с колен только для того, чтобы гневно разоблачить коварство своего возлюбленного?

Да и в этом ли дело?

Жизнь – это шут с постной миной. В ней нет ни последовательности, ни разумности, ни даже иронии, которую способны воспринять люди (будь то мужчины или женщины), попавшие во власть сильных переживаний.

Нужно развить в себе способность понимать это. Научиться улыбаться при виде того, что вызывает улыбку в романах Генри Филдинга, который изобразил людей такими, каковы они на самом деле. Но это никому не дано. Несправедливые упреки вызывают лишь гнев, за которым скрывается чувство вины и желание противостоять потоку речей или даже поступкам, столь же необоснованным, как и речи.

– Ложь! – восклицала Пег, топая ногой. – Вы не смеете называть меня шлюхой. Добродетель моя – всецело при мне. Вы лишили меня невинности – никто другой. И именно вы способствовали моему аресту. Вы пожелали, чтобы меня взяли под стражу. Если вы сейчас же не заберете меня отсюда…

– Смело сказано, лопни мои глаза! – говорил преподобный Лоренс Стерн. – Смело сказано, цыпочка вы моя! Он что-нибудь придумает, верьте мне. А если не придумает – или не захочет придумать, – какой он тогда мужчина?

– Придержите язык, мистер Стерн! – воскликнула Пег. – Придержите язык, вы, мерзкий тип! Он может найти выход из любого положения и в любых обстоятельствах. Разве не выволок он меня из другого, не менее кошмарного, заведения? Перекинув через плечо, головой вниз, все прелести наружу! А за нами – целая рота французских драгун! Он и отсюда может меня унести. Но не захочет. Он написал моему дядюшке, и меня схватили.

– Но выслушайте мои доводы, Пег!

– Вы не написали моему дядюшке? Вы сами мне говорили. А теперь я прочла это письмо.

– Я оплакиваю вас, – произнес мистер Стерн. – И себя тоже. Мог ли я напасть на стражу? Да не более чем отхлестать по щекам эту вдовушку! Ведь я – христианин и джентльмен. Если епископ узнает, я пропал. Но я не вешаю нос! Уж я-то сумею вырваться из каменной бутылки. Найдется человек, который замолвит за меня словечко перед «длинноклювым», судьей то есть!

Пег взглянула на него.

– Ладно, – вмешался Джеффри. – Готовы вы довериться мне?

– Я уже доверилась вам однажды. И вот куда завела меня эта доверчивость. А дальше будет Брайдвелл.

– Пег, я вытащу вас скорее, чем вы думаете. И вовсе не в Брайдвелл вас отправят! Вас отправят в Ньюгейт.

– Это вы с дядюшкой так решили? О Господи! Он говорит об этом так, будто мне предстоит поездка на воды в Бат!

– У вас есть деньги?

– Есть! Есть кошелек в кармашке нижней юбки. А что? Вы и его хотите забрать?

– Не говорите глупостей!

– Джеффри! – прошептала девушка. – Я этого не вынесу.