– Неужели… Неужели день или пара дней – это так уж долго?

– Мистер Уинн, – прервал его Брогден. – Время истекло. Вам сейчас всяко лучше удалиться.

– Да, идите! – вскричала Пег. – Идите отсюда! Убирайтесь!

Но когда он был у двери, слезы потекли из глаз девушки. Джеффри готов был уже вернуться, но Брогден удержал его.

Потом они перешли в «кабинет» магистрата, заднюю комнату, ярко освещенную солнцем, льющимся сквозь оконное стекло. На полке в простенке стояли книги, принадлежащие брату судьи по отцу. Джон Филдинг поддерживал семью Генри после того, как тот скончался в Португалии. Брогден вывел Джеффри в коридор и закрыл за собой дверь.

– Мистер Уинн, – произнес клерк, – вы должны обещать мне, что не станете пытаться увидеть ее раньше сегодняшнего вечера, когда она немного придет в себя. Я знаю, что, если вы не дадите такого обещания, вы обязательно попытаетесь это сделать. Если же вы пообещаете мне, то я сам отправлюсь в Ньюгейт вместе с констеблем, который будет ее сопровождать, и прослежу, чтобы начальник тюрьмы не надул ее.

– Мистер Брогден…

– Итак, вы даете мне слово?

– Мистер Брогден, я благодарю вас.

И вот сейчас, шагая на запад по Флит-стрит, Джеффри все больше и больше впадал в меланхолию, и картины, одна хуже другой, рисовались в его воображении. Вновь и вновь он переживал сцену, произошедшую в доме судьи, подобно человеку, который трогает кончиком языка больной зуб, каждый раз зная, что будет больно.

Он шел по северной стороне улицы, той, где располагалась церковь св. Дунстана, по тротуару, отгороженному каменными столбиками. Нельзя сказать, что улица в этот час была оживленной, хотя на ней, как обычно, раздавался стук колес, грохочущих по булыжной мостовой, и чересчур нервные прохожие время от времени разражались бранью. Дойдя до поворота на Чансери-лейн, Джеффри взглянул на заведение миссис Сомон, расположенное на южной стороне Флит-стрит.

Это был очень старый деревянный дом. Зажатый с двух сторон более новыми кирпичными домами, он возвышался над улицей всеми своими четырьмя этажами почерневших бревен, белой штукатурки, покосившихся – словно спьяну – перекрытий и множества старомодных на вид окон. Вывеской служила деревянная рыба, приколоченная над входом, которая, видимо, считалась лососем и даже была выкрашена в розовый цвет. Кроме того, поскольку миссис Сомон рассчитывала на приличную публику, для тех, кто умеет читать, имелась еще одна вывеска, между первым и вторым этажом, прямо над рыбой; черными буквами по штукатурке там было написано просто: «Восковые фигуры».

Это было знаменитое заведение, которое шестью годами позднее посетил шотландский адвокат по имени Босуэлл. Но Джеффри, подобно многим лондонцам, никогда не был внутри.

Облако дыма закрыло заходящее солнце, а также окна заведения миссис Сомон. Некоторое время Джеффри стоял не двигаясь и глядел в сторону дома, как будто желал удостовериться, что он все еще стоит на месте. Потом он побрел вдоль сточной канавы, перешел на южную сторону улицы и вошел в расположенную неподалеку таверну «Радуга».

Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.

– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?

– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…

– С безрассудством покончено.