– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.

– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.

– Нет, Пег.

– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!

– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?

– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.

– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.

Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.

«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».

Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.

– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.

– О, какая радость! Хороша я, однако, – благородная дама. Сука я неблагодарная! Так и знайте. Но Ньюгейт! Пронеси, Господи! Ньюгейт…

– Вас не арестуют. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы помешать этому. Если судья Филдинг, сидя в своей паутине, не придумал чего-нибудь новенького…

– Джеффри, зачем ему это нужно?

Ответа не последовало. Карета катилась по камням Пэлл-Мэлл, готовясь свернуть вправо на Джон-стрит и далее – на Сент-Джеймсскую площадь.

– Зачем? – не отставала Пег. – В «Таверне прусского короля», когда я приставала к вам, вы сказали, что они с дядюшкой затеяли все это, чтобы защитить меня. Я им, конечно, должна быть благодарна, но – черт возьми! – я не испытываю благодарности и не стану притворяться. Я бы убила их обоих!

– Ну, зачем же убивать дядюшку?

– Да нет, я… Я не подумала о том, что вы мне еще говорили. Я не имела его в виду. Правда. Ну почему, почему все всегда так несправедливо, так жестоко, так неприятно?

– Так уж получается, Пег. Всегда так было. И когда не станет нас с вами, эти камни будут кричать о том же самом.

– Какое мне дело до того, что будет после нас? Я впервые столкнулась с таким. И мне это отвратительно. Опять же, если этот ужасный судья Филдинг желает мне добра, чего же он тогда вас преследует, как злой дух?

– Не знаю. Миссис Крессвелл…

Джеффри задумался. Задумалась и Пег, словно что-то вспомнила неожиданно.

Карета выскочила из узкой Джон-стрит и проехала мимо резиденции герцогов Норфолкских в юго-восточном углу Сент-Джеймсской площади.

Часы на церкви св. Иакова, стоящей на некотором возвышении чуть дальше к северу на Пикадилли – шпиль ее был хорошо виден в лунном свете, – начали бить полночь.