Вот и сейчас, как встарь, он шагал по русским просторам, но теперь это был как будто поход по минному полю. Он теснился в пассажирских железнодорожных вагонах, переполненных самым разношерстным народом, одетым в массе своей в такие чудовищные обноски и рванину, которые еще недавно трудно было себе представить. Старые зипуны и рваные пальто с дырявыми пиджаками шли за роскошь. В стране остановилась текстильная промышленность, люди донашивали всякий хлам, шили кафтаны из штор, рубашки из простыней. Эта нищета разбавлялась суровыми комиссарскими кожанками и военными френчами, перетянутыми ремнями.

Вырываясь из этого убогого и страшного маскарада, похожего на адские фрески в церкви, Бекетов забивался в промороженные товарняки, где порой едва не замерзал насмерть под ставший уже привычной музыкой стук колес. Брел пешком или ехал на телегах, если подвозили. Устраивался на ночлег, где получится – часто в чистом поле или в заброшенных хозяйственных постройках. И пытался скрыться от войны. По коже его проходил озноб из-за далекой канонады, накатывали воспоминания о Первой мировой.

Жить на что-то надо было. Он пытался подворовывать, но быстро понял – времена нынче суровые, если попадется с поличным, то о суде можно будет только мечтать. Кончат на месте. Пробовал вернуться к карточной игре и шулерству. Так чуть не убили. Колотили жестоко, сломали кисть руки. Хорошо еще, что выжил.

Потом он прибился к уголовным. Получил от них прозвище Писарь – проговорился, что прослужил полгода ротным писарем. Но от них быстро ушел. Никогда варнаков он не жаловал. Ухари они, конечно, развеселые, живут разухабисто. Но вот только жизнь у них хотя и легкая, но короткая. Кончается или пулей, или, если повезет, тюрьмой. Да и живут они будто одной деревней – на одном конце свистнут, а на другом уже все слышат. Ничего там не утаишь, потому и попадаются обычно они всем скопом, а потом продают друг друга, вымаливая жизнь и свободу. Кроме того, у них иерархия, где строго расписано, кто в их колоде туз, а кто шестерка. А командиров Бекетов с войны не любил. И самое сладкое его армейское воспоминание, от которого по телу пробегала приятная истома, – как он уложил метким выстрелом своего командира роты.

А между тем русские просторы разрывались титанической силой исторических событий. В стране шла ожесточенная борьба за власть. Политические, а больше даже мировоззренческие, противники не хотели уступать друг другу даже самую малость. Потому что такой был исторический период – если ты не получаешь сразу все, тогда не получаешь вообще ничего.

Чередой шли то интервенция, то гражданская война, то красный и белый террор, то польский поход. То голод, тиф, «испанка». И миллионы новых православных крестов на кладбищах. Господь будто обрушился со всеми страшными карами на огромную территорию бывшей империи, изнуряя и уничтожая на ней человеческий род.

Но время не только взрыхляет ил на дне, но и в итоге все же осаждает его. Пока Бекетов бежал от страха, голода и смерти, отгремела Гражданская война. Жизнь в целом начинала налаживаться и входить в какую-то новую колею. Чуть-чуть начал отступать голод. Продразверстку сменили продналоги, когда забирали у крестьянина не семьдесят процентов зерна, а лишь тридцать.

Новая власть всерьез намеревалась не только переустроить все в лучшую сторону, но и после воцарившегося ада быстренько навалиться всем миром, да и создать на земле рай.