Бекетов после своих откровений неожиданно замыкался. Переставал давать показания. Начинал долдонить, что оговорил себя. Один раз после такого фортеля Апухтин оставил его на две недели в камере-одиночке. Выйдя и увидев оперативника, тот обрадовался. И в знак новой встречи выдал более десяти эпизодов. Похоже, ему хотелось общаться. Хотелось выложить свою историю. И хотелось покрасоваться.

Иногда Бекетов принимался выкидывать другие коленца, пытаясь выгородить себя и представить свою персону как жертву неодолимых обстоятельств. Старался доказать, что он уже давно начал действенно раскаиваться, собирался идти сдаваться. И свою разноску убийств вел с единственной целью – принести ее при явке с повинной.

Конечно, Апухтин видел, что раскаянья там не было и быть не могло. Какое-то чуждое человечеству существо этот Бекетов. Или не чуждое, а именно часть человечества, но самой темной и злой его стороны?

Потом атаман пытался убедить следствие в политической подоплеке своей деятельности, выставляя себя борцом за счастье трудового народа. Стремился охарактеризовать себя и своих предков как людей с революционной психологией, нещадно эксплуатировавшихся до семнадцатого года, открыто высказывавших неприязнь к царизму. В качестве основной цели убийств он выставлял месть кулачеству.

«Я, Бекетов, понапрасну кого-либо из граждан не брал, искал тех лиц, которые были вредителями моего потомства. Я им мстил за мою кровь», – собственноручно писал он.

Как он утверждал, его месть носила не личностный, а классовый характер. Он убивал только врагов советской власти.

«Хочу показать свое наболевшее сердце от казацких, а также кулацких зверских отношений с нами, бедными крестьянами и рабочими… Я, Бекетов, перевел по Кубани 450 человек за то, что они век сосали из нас кровь, а когда советская власть призвала их с нами работать и из одного котла кушать, то эта картина им не понравилась… Я совершил перед советской властью мое небывалое преступление, которое еще советской власти не встречалось, по политическому моему делу. Я везде и всюду признался и чистосердечно раскрыл свои политические преступления».

Оценивая этот крик души, Апухтин писал: «Все эти предпосылки политического порядка, приводимые Бекетовым, точно так же, как и вышеприведенные «биографические» данные, в полной мере опровергаются не только материалами показаний соучастников, но и материалами расследования, свидетельствующими, что основной целью убийств был грабеж.

Подавляющее количество жертв состояло из трудового населения, преимущественно крестьян. И сама личность Бекетова характеризуется как личность человека упрямого, низменного, алчного, жестокого и упрямого».

Так пролетели лето и осень. Настала зима. Работы еще было невпроворот.

Допросы свидетелей, потерпевших и обвиняемых, очные ставки, выезды на места преступлений и проверка там показаний. Из полутысячи трупов удалось отдокументировать четко убийства около двух сотен человек. По остальным за давностью лет не удавалось добыть ничего.

Как шахтеру, которому дали задание прокопать всю гору, Апухтину казалось, что конца и края этому никогда не будет. И он очень устал. Слишком тяжело это было не физически, а психологически. Вокруг был просто океан человеческого горя, от которого ему никак не удавалось оградиться, задраив люки своих чувств. Все же человеческая боль пробивала его профессиональную броню. Жены, оставшиеся без мужей. Дети – без родителей. Родители – без детей. Это всего лишь страницы уголовного дела. Но если брать каждого человека, каждую семью – то для них это был такой маленький личный конец света.

Апухтин хотел копать дальше и глубже. Но ему намекнули – это уже излишне. Членам бандшайки Бекетова хватит и этого.

Закончив живописать подвиги бандшайки, закрепив доказательства, Апухтин направил всех, кто непосредственно принимал участие в убийствах, на стационарную психиатрическую экспертизу в краевой психиатрической больнице.