В стакан плеснулось еще граммов сто, бутылка была уже близка к завершению, и тут мое одиночное пьянство прервал ехидный голос Анри-Жака:
— Тааак, это что это у нас такое происходит? Никак, греху винопития в одиночестве предаться норовим?
— Ну, вроде того, док, — рассмеялся я. — А что еще делать в ночь перед стартом?
— Странный ты, — фыркнул Марат. — У тебя там женщина наверху скучает, а ты здесь синьку хлещешь, — он подошел поближе и, сощурившись, посмотрел на бутылку. — Да еще и такую дрянь. Вик, что ли, притащил?
— Угу, — согласился я, отхлебывая.
— На него похоже. Пьет всякую муть, а потом болеет. Ну с ним давно все понятно, а ты-то куда? В баре полным-полно нормальной выпивки, можно ж грешить со вкусом, с толком, с расстановкой, — с этими словами Анри-Жак подошел к своему хранилищу алкоголя, открыл дверцу и извлек бутылку односолодового дорогущего скотча. — Вот, например. Пить так пить! Вылей свою гадость в камин и возьми себе чистый стакан, раз уж ты решил бросить свою подружку ради бутылки на этот вечер!
— Уговорил, — я выплеснул остатки пойла в огонь, к вящему удовольствию последнего, отреагировавшего бурной вспышкой пламени.
Когда и вторая часть была выполнена, в смысле взят чистый стакан и туда налито на два пальца, я повернулся к Марату.
— За что выпьем, эскулап?
— Ну, за твое здоровье пить бесполезно, такими темпами от него ни черта не останется. За удачу в вашем предприятии, насколько я знаю, пить не принято. Давай за любовь дернем, Игорь. Ее так не хватает в этом дурацком мире! — с этими словами доктор налил себе и чокнулся с моим стаканом.
— Тьфу ты, — выдал я вслух. — Вы сговорились, что ли? Ну ладно, давай за любовь. Черт с тобой, док.
— Не понял, — удивился Анри-Жак. — В чем, собственно, дело? И кто сговорился?
— Да неважно, давай уже пей, — я понял, что сказанул лишнего, и опрокинул в себя напиток. Мда, в выпивке Гиппократ наш разбирался превосходно. Хорошо пошел вискарик.
— Вот так номер, — произнес док, приложившись к своему стакану. — Кажется, я начинаю понимать, почему мисс Сейли одна в спальне, а наш суровый рыцарь стакана и матрицы, в смысле плаща и кинжала, сидит тут внизу и хлещет чуть не из горла. Поругались?
— Ну, не то чтобы поругались, — начал я, и он не дал мне закончить, перебив:
— А раз не то чтобы поругались, стало быть, она тебе в любви признавалась?
— Откуда? — только и смог я из себя выдавить.
— Не бином Ньютона, — отмахнулся Марат. — Ты бы видел, как она тут изводилась, пока тебя неизвестно где носило весь день. Ты бы слышал, чего она мне тут наговорить успела, пока психовала в ожидании вестей. А уж если б ты наблюдал за вспышкой радости и позитива, когда она выяснила, что ты жив и здоров! И более того, скоро вернешься! Уууу!
— Мда… — протянул я задумчиво. — Похоже, что все в этой реальности всё, что касается меня, узнают гораздо раньше, чем, собственно, я. И что-то меня это так раздражает, что аж надраться хочется.
С этими словами я налил себе еще на два пальца, выпил залпом и без тоста, после чего обновил.
— Во как, — развел руками доктор. — Вот это номер, спешите видеть, наш суровый жандарм пребывает в расстроенных чувствах!
— Не язви, — попросил его я. — Во-первых, тебе не идет, а во-вторых, и без того тошно.
— Я разберусь как-нибудь, что мне идет, а что не очень. |