Мысли возвращались к позавчерашней телефонной беседе. Позвонила секретарь из деканата института.

– Яков Аронович, вы должны быть послезавтра на открытом партсобрании факультета.

– Почему «должен»? Я не член партии.

– Мне так сказал Шлаканев Георгий Власович он же наш парторг.

– А какая повестка дня этого собрания?

– Сейчас я возьму обьявление и вам зачитаю… Вы слушаете? «Деятельность профессорско преподавательского состава архитектурного факультета в свете последних решений партии и правительства об антипатриотизме, космополитизме и низкопоклонстве перед Западом». Шлаканев попросил, чтобы я вам  позвонила и персонально пригласила присутствовать на этом собрании.

Он  знал, что это было приглашение на казнь.

– А кого еще из членов моей кафедры попросил персонально пригласить Шлаканев?

– Иосифа Юльевича Каракиса и Василия Моисеевича Онащенко.

«Да, это было начало, – размышлял он . – Интересно, до какого состояния пойдут расследования антипатриотической деятельности: ограничатся ли они только издевательствами в прессе и увольнениями, или пойдут дальше, как в тридцать седьмом? Мерзавец Шлаканев все время прикидывался преданным учеником, а сейчас уже две недели избегает встречи с ним  – все передает через секретаря».

Он  шел по Владимирской и только что прошел угол Рейтерской. «Не дай бог только попасть в это здание, запроектированное Владимиром Алексеевичем». Напротив возвышалось серое мрачное здание КГБ. «Щуко проектировал его как губернское земство. Однако оно очень легко приспособилось к этому жуткому ведомству, причем настолько удачно, что немцы во время оккупации не стали его разрушать, а сразу же разместили в нем гестапо. Мне очень нравились проекты Щуко, – вспоминал он, – особенно театр в Ростове на Дону и библиотека Ленина. Но эту раннюю его постройку я не любил. Самым неприятным элементом была роскошная дубовая входная дверь, которая никогда не открывалась. Близлежащие, ничем не приметные, здания также принадлежали КГБ, и они были связаны с ним подземными переходами, чтобы люди не видели «сексотов». Слово то какое противное, а значение еще хуже – секретный сотрудник. Я запомнил Щуко хорошо – тихий голос, большие залысины и очки в тонкой оправе. Меня познакомили с ним на первом Всесоюзном сьезде архитекторов в Москве. Он пригласил нас в свою мастерскую – Вторую мастерскую Моссовета. На стенах мастерской висели перспективы проекта Дворца Советов и библиотеки Ленина, которые он выполнял совместно с Гельфрейхом. Они оба и были руководителями этой мастерской. Интересно, как это могут руководить мастерской сразу два человека? Кстати, я так и не знаю – Гельфрейх еврей или немец. Его тоже могут привлечь к ответственности за Ростовский театр, и не посмотрят, что он орденоносец. Что то у меня мысли прыгают. Это от нервов. Нужно сосредоточиться и подготовить свое выступление.

Они привыкли, что я во время выступления говорю им различные веселые вещи. Никаких шуток – избави боже. Как бы они не стали со мной шутить. За что же они собираются меня особенно пробирать? Судя по составу подсудимых – за былой конструктивизм. Но я же после первого сьезда архитекторов и переезда в Киев вместе со столицей перестроился на неоклассику – советский ампир, который они именуют социалистическим реализмом.