«У людей честолюбивых истории всегда куда интереснее и завлекательнее, чем у прочих, — любил повторять Хаким, в день всеобщего переезда перетаскивая свои пожитки навстречу общему потоку. — А у людей несчастливых истории всегда трагические».

Бейса никогда с ним не спорила. Этот профессиональный рассказчик был здесь самым близким ее другом. Но про себя она все же считала, что Хаким ошибается. Во всяком случае, насчет трагических историй. Уж она-то знала свою собственную историю, да и историю жизни принца, и с радостью поменяла бы свою судьбу на судьбу любого обитателя восточного крыла, у которого жизнь спокойна, хоть и скучна.

Надежные слуги спали у дверей своих хозяев — кто в алькове, а кто и прямо на соломенном тюфяке возле двери. Некоторые особо бдительные продолжали бодрствовать, и когда Шупансея проходила мимо с лампой в руках, подобострастно ей кланялись — бейсибцы, смиренно глядя на ее тень, а ранкане, исподтишка бросая злобные взгляды и явно не испытывая к ней ни малейшего уважения. Впрочем, среди ранкан таких осталось не так уж много. Бейса не обращала на них никакого внимания, ну а они, в сущности, и не ожидали от нее ничего иного.

Веревка с узлами, с помощью которой Хаким запирал засов на двери, была втянута внутрь, и только теперь Шупансея поняла, что сейчас поздняя ночь. Хаким всегда говорил ей, что в любое время дня и ночи готов ее выслушать, «стать ее ушами», но он ведь был уже немолод. Да и сколько раз мужчины и женщины вот так предлагали свои услуги ей и всем Бейсам до нее, как и любому здешнему принцу, пребывая при этом в гордой уверенности, что услугами этими никто и никогда так и не воспользуется.

Шупансея дважды опускала руку, не решаясь постучать в дверь. Но потом все же тихонько стукнула костяшками пальцев, однако из-за двери в ответ не донеслось ни звука. Впрочем, дверь тут же беззвучно отворилась сама на хорошо смазанных петлях.

— Хаким? Друг мой?..

Комната была пуста; тюфяк рассказчика был свернут и убран в угол, как всегда днем. Шупансея чувствовала себя неловко и на редкость глупо. Хаким, конечно, достаточно стар, чтобы быть ее отцом, но это вовсе не означает, что он полная развалина. И он, безусловно, совершенно очаровательный человек, умница, да и выглядит теперь — когда за ним так ухаживают, регулярно стригут, причесывают и моют — просто блестяще; а уж среди придворных дам, которые вечно жалуются, что мужчины говорят исключительно о войне да о политике, он и вовсе пользуется несомненным успехом, и ему не раз делались соответствующие авансы.

Что и говорить, в этом отдаленном крыле здания ему куда проще устраивать тайные встречи и свидания с женщинами…

Шупансея решила даже не упоминать Хакиму впоследствии о своем столь несвоевременном визите к нему и собралась уже было возвращаться, но тут свет ее лампы упал вдруг на кипу рисунков. Сверху лежало изображение принца Кадакитиса с обнаженным и окровавленным мечом в руке, а рядом была нарисована она сама — ее руки тоже были в крови. И любопытство в ее душе взяло верх над разумом.

Шупансея зажгла с помощью своего светильника большую лампу и уселась, чтобы рассмотреть цветные картинки повнимательнее.

Улица Красных Фонарей, например, даже далеко за полночь так и сияла огнями. Да и вообще в Лабиринте жизнь становилась интересной только после того, как все порядочные и уважаемые обитатели города плотно затворят ставни на окнах своих домов.

А уж в таких злачных местах, как «Распутный Единорог», настоящее веселье начиналось еще позже.

Несмотря на все превратности судьбы, «Распутный Единорог» оставался в Санктуарии неким островком стабильности. Посетителей там обслуживали существа исключительно безобразные — и не все из них, честно говоря, были людьми. Даже здешние проститутки неизменно отличались отвратительной внешностью и были в том возрасте, когда с подобным занятием давно уже пора кончать.