Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице у теплой голландки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Мать стелила постели. Отец тут же, в горнице, сидел на диване, просматривая газеты.

Мать подошла к отцу и вполголоса сказала:

— Прохор, там мамаша какое-то заявление пишет. Случилось что-нибудь, что ли?

Прохор поднял брови:

— Не знаю!

Он отложил газету и вышел в кухню:

— Мать, ты что это? «Прошу меня уволить»! Ты что, с работы уходишь?

— Ухожу, — ответила Марфа Тихоновна. — И с работы ухожу и из колхоза ухожу.

Прохор сел с ней рядом.

— Ну, с работы конечно. Уж не молоденькая. И отдохнуть пора. Но вот — из колхоза?.. Это что же означает?..

Марфа Тихоновна, приподняв брови, устало глядела в сторону.

— То и означает. Без работы я жить не могу, а делать мне здесь больше нечего. К Нюшке пойду.

— Что ж, у Нюшки медом намазано?

— У Нюшки дети маленькие. С ними нянчиться буду. А что мне здесь делать? Думала было к Сергею, но… — Старуха махнула рукой.

Прохор пожал плечами:

— В доме всегда дела найдутся!

Настя не подозревала, о чем разговаривают отец с бабушкой. А мать, делая вид, что читает газету, стояла у кухонных дверей и слушала. Тонкие черные брови ее сошлись от напряжения, губы сжались. Она слушала, боясь проронить слово.

Марфа Тихоновна подумала, помолчала…

— Нет уж, — сказала она, — не хочу. Не хочу я в этом колхозе оставаться. Пускай работают без меня. Пускай Катерина лучше сделает. А вот что в районе им на это скажут, мы еще посмотрим. Все-таки на почетной доске-то я первая из всего района была!

Что-то похожее на слезы засверкало в ее глазах. Марфа Тихоновна взяла перо и снова начала ставить одну к другой крупные, твердые буквы.

— Ну, если ты с председателем не поладила, так мы-то, здесь при чем? — обиделся Прохор. — Почему же и от нас-то бежать? Даже от народа совестно — что скажут…

— Мне все равно, что скажут. А я уйду.

— Ну что ж, воля твоя… — Прохор встал. — Я тебя не гоню, не притесняю… А ты как хочешь. Хочется к Нюше — иди.

— И уйду!

Дед Антон, услышав на другой день, что старуха Рублева подала заявление об уходе, даже растерялся от неожиданности.

— Ты что это задумала, голова?! — закричал он, войдя в телятник. — Да с чего ж это ты?

— Поработала, хватит, — ответила Марфа Тихоновна.

И сколько ни уговаривал ее дед Антон, сколько ни убеждал, ничего другого от нее не услышал.

Вечером к Рублевым зашел председатель.

— Что ж тебя вынуждает, Марфа Тихоновна, так круто поступать? — спросил он. — Давай поговорим, может договоримся?

«Испугались! — усмехнулась про себя Марфа Тихоновна. — Заговорили!..»

Председатель подметил эту усмешку и нахмурился:

— Я работать тебя не неволю и задержать не имею права — из годов ты уже вышла. Но думаю, что поработать ты еще можешь. Организатор ты хороший, чего ж дело зря бросать? Вот к Новому году в большой двор переберемся…

— …в телятник без печки… — договорила Марфа Тихоновна. — Нет уж, — ответила она председателю, — нет уж, отпусти. Ничего у нас с тобой не выйдет. Вы по-моему работать не хотите, а я по-вашему не могу. Стара я уже. На покой пора. Ну, а если вам что от райкома будет, меня не вините.

Напоминание о райкоме словно ударило председателя.