И сейчас, в утро нового 1857 года, она лежала рядом с мужем, прислушиваясь к его ровному дыханию, размышляя над загадкой Джона Фремонта, которую она так и не разгадала: она ощущала его одиночество, стремление к чему-то неизвестному — последний скрытый бастион самообороны. Его жизнь скатилась с возвышенных высот к обыденной рутине; его рассудок мечтал о беспокойной экспедиции, но его походы ограничивались Марипозой, Словно сквозь туман она замечала его стремление к свершениям, величайшему моменту в его жизни, когда он совершил невозможное и перевалил через горы Сьерры. В ее любви соединились жалость и сочувствие к мучившему его неистребимому желанию, которое влекло его вперед и лишало дома с негасимым огнем. Как бы ни складывалась судьба Джона, он не может обрести покой: всю свою жизнь он будет добиваться признания своих заслуг, будет гоним призраками, жертвой которых стал его не уверенный в себе ум.

Самой себе она признавалась, что в будущем обязательно что-нибудь случится: маловероятно, чтобы они спокойно провели остаток жизни; такое не отвечало ни их характеру, ни особенностям времени. Даже здесь, в ее милом и уединенном доме, отдаленном на несколько тысяч миль от эпицентра спора о рабстве, они оказались втянутыми в борьбу, целью которой было отделение Калифорнии от Союза в случае сецессии.

Их соратником в борьбе против возраставшего числа сторонников рабства в Калифорнии был преподобный Томас Старр Кинг. Бывший священник церкви Холлис-стрит в Бостоне, Кинг приехал в Сан-Франциско и стал пастором Объединенной церкви Христа. Страстный борец за свободу, он обладал обширными знаниями и был способен заговорить аудиторию; он был сравнительно молод, худощав, с гладким подбородком и рыжими волосами, свисавшими на плечи, с открытым, вызывающим уважение лицом и большими горящими глазами. Джесси и Кинг подружились. Между ними было много общего: любовь к свободе, книгам и писанию, волнующему развитию идей. Они расходились в одном — в отношении к Сан-Франциско. Кинг как ребенок недоумевал, почему в пограничных районах, где дома, казалось, разбежались врассыпную вверх и вниз по склонам, отсутствует гармония. Удивлялся он и множеству китайцев на улицах.

Однажды в воскресенье он пожаловался, что у него нет возможности завершить свою работу, поскольку в Сан-Франциско считают, что можно постучать к нему в дверь и всю остальную часть дня провести в дискуссии о политике или религии.

— Я даже не могу выкроить достаточно времени и уединиться, чтобы написать свои проповеди, миссис Фремонт. Мне ничего не остается, как взять карандаш и бумагу и спрятаться в дюнах.

— А почему бы вам не воспользоваться летним домиком, который мы построили на скале? — спросила Джесси. — Ведь никто не узнает, что вы там работаете.

Он охотно согласился. Каждый день после полудня он приезжал со своими бумагами, усаживался в беседке, читал, изучал и писал статьи, публиковавшиеся в журналах «Транскрипт» и «Атлантик мансли». К вечеру он поднимался по тропе, его светлые волосы трепал ветер, а худое тело раскачивалось в такт шагам. За чаем он читал Джесси проповеди, статьи и написанные им рассказы, интересовался ее мнением, взволнованно защищал написанное, а на следующий день включал в свой текст многие ее соображения. Однажды он походя упомянул Брет Гарта.

— Брет Гарт, — прошептала Джесси. — Не его ли истории я читала в журнале «Голден эра»?

— Да, он наборщик в журнале «Голден эра». Он пишет свои рассказы в наборном цехе не карандашом, а сразу же их набирая.

— Подумать только: какой талант надо иметь, чтобы с ходу набирать рассказы! Я хотела бы встретиться с ним. Не приведете ли вы его к нам?

Кинг нерешительно сказал:

— Он очень робкий… он никуда не ходит… особенно если присутствуют леди.