— Ах, мой дорогой, — прошептала она, — ты был так тактичен в отношении меня. Ну, не обращай внимания, это на меня подействовало. Я всегда думала, что стану хорошей женой, во всяком случае хотела ею стать, — это в той же мере моя амбиция, как твое желание быть исследователем и топографом. Я думала о замужестве как о карьере, как мужчина думает о своей профессии. Я пролью немного слез, но они часть моей работы, связанной с проводами тебя в глушь и заменой в Вашингтоне. Раздели себя пополам: пусть одна половина будет в пути, другая останется здесь.

— Вот это речь, сенатор, — нежно поддразнил он.

— Разве не так? Но ты будешь поражен, узнав, как это помогает моему настроению. А теперь, дорогой, спи, завтра тебе предстоит тяжелый день, лиха беда начало.

Он поймал ее на слове, почти мгновенно она услышала его ровное дыхание и поняла, что он уснул. На какой-то момент это ее обидело, ведь это их последняя ночь вместе, когда они должны были бы говорить до зари о своих планах и будущем ребенке, а он при первых ее словах крепко заснул. Потом она вспомнила, что время позднее и что он находился на ногах с пяти часов утра. Она наслаждалась еще некоторое время тем, что теплота и дыхание его тела успокаивали ее, а затем также провалилась в глубокий сон.

_/3/_

Вечером на следующий день она сидела в библиотеке перед огнем, когда вернулся отец и сообщил, что Джон успешно отправился в путь. Он опустился в кресло и как бы между прочим сказал:

— Джесси, у меня накопилась работа. По-твоему, завтра утром ты будешь чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы помочь мне?

— Помочь тебе? Разумеется, я буду чувствовать себя достаточно хорошо.

— Добро! — воскликнул он громко. — Мне нужна копия Договора 1818 года, установившего наш совместный с Англией суверенитет над Орегоном.

— Да, папа.

Она поднялась с кресла, опустилась на красный ковер у его ног и положила свою голову на его колени.

— Так в прошлом много раз, когда у меня возникали небольшие проблемы, ты садился в это кресло напротив меня и мгновенно устранял их. Ты уверен, что даешь мне работу не для того, чтобы развеять мои печальные мысли?..

— Да, конечно, уверен, — поспешно ответил он, стараясь скрыть свои чувства. — Работа полезна для тебя. Но в то же время мне нужны результаты твоей работы. Разумеется, нет ничего плохого в согласовании твоих нужд с моими.

— Как всегда, способный тактик! — воскликнула Джесси. — Приятно знать, что я нужна тебе. Ведь сейчас как раз мне необходимо, чтобы я была кому-то нужна.

— Для тебя будет печально, моя дорогая, когда ты окажешься больше ненужной. Поднимайся, пора спать.

Джесси приказала, чтобы Мейли принесла ей завтрак в пять тридцать, и быстро нырнула в постель, хотя была уверена, что не сомкнет глаз до утра, думая о Джоне, представляя себе его поездку в Балтимор на медленно движущемся, пропахшем дымом поезде. Эта мысль была последней, когда раздался стук в дверь и Мейли принесла серебряный кувшин с шоколадом, два рогалика, кусочек сливочного масла и в маленькой стеклянной плошке — черносмородиновый джем.

Утром без пяти шесть она вошла в библиотеку с надеждой поразить отца тем, что она опередила его. Но Том Бентон встал на час раньше обычного. Он установил переносной пюпитр перед ее креслом. На пюпитре лежали шесть стальных перьев и пятьдесят листов бумаги с водяными знаками, освещенной канделябром отцовского изобретения — четыре спермацетовые свечи на квадрате белой промокательной бумаги, отражавшей свет. Она молча уселась в свое кресло.

Кто-то сказал Томасу Гарту Бентону в молодости, что он похож на римского сенатора. Джесси так и не сумела составить представление, стал ли Том сенатором потому, что выглядел как сенатор, или же выглядел как сенатор потому, что превратил себя в олицетворение сенатора.