Сильвано не обратил внимания на мое изумление и просто толкнул к двум дородным женщинам, которые встретили нас в вестибюле.

— Накормите его и вымойте, а то воняет, как от помоев. — Сильвано наморщил нос, выражая свое отвращение. — Отведите в прежнюю комнату Донато. Ее уже приготовили. Вечером он будет работать.

Женщины кивнули, и одна из них взяла меня за плечо. У нее было лунообразное лицо, изборожденное горестными морщинами, темные волосы и усталые глаза, испещренные сеточкой красных прожилок. Изо рта у нее несло вином и чесноком. Другая, моложе и бледнее, с красным родимым пятном во всю щеку, сунула руку мне за спину. Видимо, у нее был нож, потому что запястья мои наконец освободились. Я прижал их к груди, и женщина перерезала оставшиеся узлы. Веревка упала на пол. Я потер запястья, а женщина подобрала с пола обрывки веревки. Сквозь тонкую белую сорочку я видел, что ее спина иссечена вздувшимися красными полосами.

— От вшей избавьтесь, — добавил Сильвано и пошел прочь. — Он предназначен для благородного класса. И не забудьте про ухо. Бракованный товар идет по низкой цене.

Он покинул вестибюль, и мое здоровое ухо уловило приглушенные шаги на лестнице.

Ведя меня по дворцу, женщины молчали. Дворец словно был опутан мраком. Окна затянуты плотными шторами, подрагивают высокие свечи, но даже в темноте я видел, что комнаты обставлены роскошно. Тканые шпалеры с богатым узором украшали стены, по углам — вычурная резная мебель и расписные сундуки. Я не мог скрыть восхищение. Бывало, я частенько украдкой из любопытства заглядывал в окна, чтобы посмотреть, как живут другие люди, но мне никогда не приходилось бывать во дворце. Я с разинутым ртом таращился на увесистые канделябры и плюшевые ковры, но не увидел ни одного человека, только один раз мне показалось, что кто-то очень маленький прошмыгнул за дверь. Женщины не теряли времени попусту и сразу привели меня в атриум, ярко освещенный факелами и фонарями. Нас ожидала громадная кадка с очень горячей водой. Женщина с круглым лицом подвела меня к кадке и начала развязывать пояс вокруг рубахи. Я не привык к подобной интимности и шарахнулся в сторону. Молча и не меняя выражения лица, она продолжала свое дело, и скоро пояс с рубахой очутились на полу, а следом и штаны. Оказалось, в этом мире у меня только и было, что маленькая кучка грязных лохмотьев. Даже я видел, как в ней шевелились вши. Я прикрылся ладонями. Вторая женщина, что была побледнее, исчезла и вернулась с бутылочкой оливкового масла и какой-то тряпкой. Луноликая потянулась к моей голове, но я выхватил у бледной бутылочку и сделал большой глоток зеленого масла. Оно было густое и почти сладкое на языке, и я довольно замычал.

— Рано, рано еще, — прошептала женщина и мягко, но решительно забрала у меня бутылку.

Она кивнула луноликой, и та, схватив меня за голову, наклонила ее так, что мое здоровое ухо улеглось прямо на плечо. Потом бледная влила несколько капель оливкового масла в мое больное ухо. Масло медленно стекло в ушную раковину, и жгучая боль в голове немного утихла. Женщина оторвала от тряпки клочок, свернула его жгутиком и заткнула им ухо. Потом жестом приказала лезть в кадку.

— Это ведь не метка дьявола, да? — съехидничал я и попытался дотронуться до ее родимого пятна.

Ее кожа была мягкой и пульсировала. Несколько завитков выбилось из светлой косы и упало мне на руку. Женщина едва заметно пожала плечами, отвела мою руку от щеки и ткнула пальцем в кадку.

— Как тебя зовут? — спросил я, залезая в воду.

По ее изнуренному лицу пробежала улыбка.