Он заговорил по-французски, забыв перевести сказанное ключнику на китайский, но, к великому изумлению, услышал нежный девичий голос, отвечающий ему на родном языке:

— Мы принесли вам все необходимое…

Девушка немного стеснялась, произнося слова, но все же выражалась вполне понятно.

— Вы говорите по-французски, мадемуазель? — произнес Буль-де-Сон, учтивым жестом помогая ей освободиться от тяжелой ноши.

— Да, немного… Я училась у миссионера… Это все благодаря доброму отцу Жерому.

— Я тоже немного знаю… — вступил в разговор голосок чуть пониже.

— И ты не струсишь перед новыми знакомыми? — обрадованно спросил юноша мальчугана, забавляясь от души.

Отец догадался, какую радость доставили пленным его ребятишки, и на грубом, морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он быстро установил принесенные конструкции и, положив на них сухие соломенные матрасы, накрыл медвежьими шкурами. Получились две отличные кровати. Из других дощечек соорудили стол, на который тотчас водрузили кувшин с ароматным вином, добрый кусок печеного мяса, плошки с рисом и фруктами.

При виде королевской еды глаза Буль-де-Сона загорелись. Редон также заметно повеселел в предвкушении пантагрюэлевского обеда.

— Папа просит вам передать, если еще что-нибудь понадобится, можете смело просить у него, — произнесла юная Янка, чей французский походил на звук треснувшего ореха, но все-таки заслуживал похвалы, поскольку был абсолютно понятен.

Пленные заняли места за столом, и девушка принялась обслуживать их так, как будто они были членами одной семьи.

— Послушайте, патрон, — начал юный парижанин, — я говорил вам, что все будет хорошо, только забыл сказать, что буквально умираю от голода.

Семья маньчжур с уважением смотрела на незнакомых европейцев, которые ели, надо отметить, с большим аппетитом. Завязалась беседа. Начальник тюрьмы знал немного: только, что двоих заключенных завтра или в крайнем случае послезавтра расстреляют. О самом преступлении, совершенном французами, он не ведал, да это его и не касалось.

— Подумаешь, японцы!.. — воскликнула Янка. — Что они знают, чтобы убивать!

Пьеко, а именно так звали мальчика, энергичным жестом одобрил слова сестры. И отец, которому тотчас перевели фразу на родной язык, с ними согласился. Редон с интересом посмотрел на старика. Глаза репортера странно заблестели. Начался любопытный разговор. Глава семейства учтиво сообщил французам свое имя. Бывалого солдата звали Туанг-Ки. В свое время он участвовал в китайско-японской войне и теперь поведал чужестранцам о своих подвигах, а затем вдруг неожиданно признался, что терпеть не может японцев и что ему мучительно видеть, как они хозяйничают в Мукдене.

По окончании войны маньчжуру был предоставлен скромный пост начальника тюрьмы в Ли-Ханг-Ти, в которой, впрочем, никого не содержали. В старой крепости к тому же не имелось ни гвоздей, ни ключей.

Редон предложил охраннику стакан вина. Тот не отказался и присел за стол как старый знакомый. Репортер оживился, болтал без умолку, стараясь разговорить маньчжура, сетовавшего, что ему мало платят или не платят вовсе, что война принесла много горя, что артиллеристы разбомбили его поле, погубив урожай…

Маленького Пьеко послали вниз, стоять начеку у входной двери. Буль-де-Сон с увлечением беседовал с молодой маньчжуркой, для которой не существовало большего удовольствия, как поговорить с чужестранцем. Девушке было приятно слушать французскую речь и понимать почти все, что произносил юноша. А он, пытаясь исправить произношение, давал различные советы. Юная красавица очень старалась, прелестные губки выделывали замысловатые движения, складываясь то так, то эдак.

— Послушайте, Янка, — говорил Буль-де-Сон, — чтобы сказать «тюрьма», нужно сначала вытянуть губы в трубочку — тюрь… тюрь… тюрь, а затем сомкнуть и разомкнуть на «а» — ма! Эх, жаль, что меня завтра или послезавтра расстреляют, а то бы я вас многому мог научить.