Из сбивчивого рассказа актерки нам удалось понять, что она даже мысли не держала о самоубийстве и совершенно не понимала, как оказалась на парапете. Помнила, что к ней пришел импресарио, а очнулась она уже на мосту, глядя в мое перекошенное от ужаса лицо.

— Я думаю, что это он… — сдавленным голосом произнесла она. — Чеслав Конопка.

— Королевский посол? — шепотом уточнила я, точно высокородный чиновник мог меня услышать и предъявить обвинения в поклепе.

Девушка серьезно кивнула:

— Он не оставит меня в живых… после того, как пострадала его драгоценная репутация. — Она судорожно всхлипнула, приложила ладонь ко рту, пытаясь сдержать рыдания.

— Пейте, пейте, Жу… Жулита… — С осторожной улыбкой отец заставил гостью сделать еще один глоточек.

— Да какая Жулита, — махнула она рукой. — Меня зовут Анна Кобыльская. Савушка решил, что моя фамилия не слишком романтичная для актерки.

— Савушка? — не поняла я.

— Этот подлец, мой импресарио. — Она шмыгнула носом. — Скорее всего, он уже на полпути к Теурии. Заморочил меня и сбежал.

Невольно мне представилась закрытая почтовая карета и трясущийся среди сонных пассажиров усач в канареечном костюме, без оглядки сбегавший в соседнее королевство.

— Есть кто-нибудь, у кого вы сможете укрыться? — мягко спросил отец. — Родственники, родители?

Девушка тихо покачала головой.

— А судебный заступник? — вдруг сверкнула у меня мысль. — Кастан Стомма! Мне показалось, что вы довольно близки…

— Разве вы не знаете, чей он родственник? — фыркнула Анна-Жулита. — Вы не представляете, какие это страшные люди. Они помогают только друг другу, а от неугодных людей избавляются не задумываясь.

У нее снова задрожали губы.

— Пейте! — в один голос посоветовали мы с отцом, едва ли не насильно заставив отхлебнуть настойку.

— Тогда что вы собираетесь делать? — осторожно спросил отец.

Жулита посмотрела на нас огромными заплаканными глазищами, особенно темными и глубокими в блеклом свете почти истлевшего кристалла.

— Разрешите мне укрыться здесь! На время… Я боюсь возвращаться в тот особняк.

Мы с отцом задумчиво переглянулись. Одно дело было спасти самоубийцу, успокоить и спровадить к родственникам в деревню, но совсем другое — спрятать неудачливую любовницу королевского вельможи, замыслившего избавиться от темного пятна на реноме.

Пауза затягивалась. Не придумав ничего получше, папа хитро уклонился от прямого ответа:

— Уже поздно. Давайте спать, а завтра решим, что делать. Катарина ляжет в комнате для гостей.

— Я? — невольно вырвалось у меня.

Комнатой для гостей он важно называл каморку у лестницы, где обычно оставались его приятели, приезжавшие в Гнездич из столицы и не желавшие тратиться на дорогие постоялые дома.

— Мы же не можем заставить нашу гостью спать на топчане, — с нажимом заметил он.

И этот человек ругал меня за то, что в детстве я таскала домой побитых собак!

— Спасибо, дядюшка! — шмыгнула Анна-Жулита и одарила нас слабой улыбкой, способной растопить даже ледяное сердце, а не только таких простаков, как мы, подбиравших по всему Кривому переулку раненых животных или бесплатно отсыпавших дорогущие травяные пилюли нищим старухам.

Каморка находилась как раз над отцовской мастерской, где он хранил снадобья и сушил травы, и запах витал соответственный.