Это  было в  пятьдесят пятом  году, весной, в мае месяце,  именно после 
того  как в Скворешниках получилось известие  о  кончине  генерал-лейтенанта 
Ставрогина, старца легкомысленного, скончавшегося от расстройства в желудке, 
по дороге в Крым, куда он  спешил по назначению в действующую армию. Варвара 
Петровна осталась  вдовой  и облеклась в полный траур. Правда, не  могла она 
горевать очень много; ибо в последние четыре года жила с мужем в совершенной 
разлуке,  по несходству  характеров, и  производила ему пенсион.  (У  самого 
генерал-лейтенанта было  всего только полтораста душ и жалованье, кроме того 
знатность  и  связи;  а  всЈ богатство  и Скворешники  принадлежали  Варваре 
Петровне, единственной дочери одного очень богатого откупщика.) Тем не менее 
она была потрясена неожиданностию известия  и удалилась  в полное уединение. 
Разумеется, Степан Трофимович находился при ней безотлучно. 
     Май  был  в  полном  расцвете;  вечера  стояли   удивительные.  Зацвела 
черемуха. Оба друга сходились каждый  вечер в саду  и просиживали  до ночи в 
беседке,  изливая  друг пред другом  свои  чувства  и  мысли.  Минуты бывали 
поэтические.  Варвара  Петровна  под впечатлением  перемены  в судьбе  своей 
говорила больше обыкновенного. Она как  бы льнула  к  сердцу своего друга, и 
так  продолжалось  несколько  вечеров.  Одна  странная  мысль вдруг  осенила 
Степана Трофимовича: "не рассчитывает ли неутешная вдова  на него и не  ждет 
ли, в конце траурного года, предложения с его стороны?" Мысль циническая; но 
ведь  возвышенность  организации  даже  иногда  способствует  наклонности  к 
циническим мыслям, уже  по одной  только многосторонности  развития. Он стал 
вникать и  нашел,  что  походило на то. Он задумался:  "Состояние  огромное, 
правда,  но..."  Действительно,  Варвара  Петровна  не  совсем  походила  на 
красавицу:  это была высокая, желтая, костлявая женщина, с чрезмерно длинным 
лицом,  напоминавшим  что-то  лошадиное. ВсЈ более  и более колебался Степан 
Трофимович, мучился  сомнениями,  даже  всплакнул раза  два  от  нерешимости 
(плакал  он довольно часто). По вечерам  же,  то-есть  в  беседке,  лицо его 
как-то  невольно  стало  выражать   нечто  капризное  и  насмешливое,  нечто 
кокетливое  и  в  то же время высокомерное. Это  как-то  нечаянно,  невольно 
делается, и даже чем благороднее человек, тем оно и заметнее. Бог знает, как 
тут  судить,  но вероятнее,  что ничего  и не  начиналось в  сердце  Варвары 
Петровны  такого,  что   могло  бы   оправдать   вполне  подозрения  Степана 
Трофимовича. Да и не  променяла бы она своего имени Ставрогиной  на его имя, 
хотя бы и столь славное. Может быть была всего  только одна лишь женственная 
игра  с  ее стороны,  проявление бессознательной женской  потребности, столь 
натуральной  в  иных  чрезвычайных  женских  случаях. Впрочем  не  поручусь; 
неисследима глубина женского сердца даже и до сегодня! Но продолжаю. 
     Надо думать, что она скоро  про  себя разгадала странное выражение лица 
своего друга; она была чутка и приглядчива, он же слишком иногда невинен.                                                                     |