За это смеялись над ним
и бранили его, а грубые кучера даже стегали великана кнутьями; но
справедливо ли? Чего не может сделать привычка? Привычка привела почти к
тому же и Степана Трофимовича, но еще в более невинном и безобидном виде,
если можно так выразиться, потому что прекраснейший был человек.
Я даже так думаю, что под конец его все и везде позабыли; но уже никак
ведь нельзя сказать, что и прежде совсем не знали. Бесспорно, что и он
некоторое время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей
нашего прошедшего поколения, и, одно время, - впрочем, всего только одну
самую маленькую минуточку, - его имя многими тогдашними торопившимися людьми
произносилось чуть не на ряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и
только что начинавшего тогда за границей Герцена. Но деятельность Степана
Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, - так-сказать,
от "вихря сошедшихся обстоятельств". И что же? Не только "вихря", но даже и
"обстоятельств" совсем потом не оказалось, по крайней мере в этом случае. Я
только теперь, на днях, узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в
совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в
нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но
даже и под присмотром никогда не находился. Какова же после этого сила
собственного воображения! Он искренно сам верил всю свою жизнь, что в
некоторых сферах его постоянно опасаются, что шаги его беспрерывно известны
и сочтены, и что каждый из трех сменившихся у нас в последние двадцать лет
губернаторов, въезжая править губернией, уже привозил с собою некоторую
особую и хлопотливую о нем мысль, внушенную ему свыше и прежде всего, при
сдаче губернии. Уверь кто-нибудь тогда честнейшего Степана Трофимовича
неопровержимыми доказательствами, что ему вовсе нечего опасаться, и он бы
непременно обиделся. А между тем это был ведь человек умнейший и
даровитейший, человек так-сказать даже науки, хотя впрочем в науке... ну,
одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но
ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается.
Он воротился из-за границы и блеснул в виде лектора на кафедре
университета уже в самом конце сороковых годов. Успел же прочесть всего
только несколько лекций, и кажется, об аравитянах; успел тоже защитить
блестящую диссертацию о возникавшем было гражданском и ганзеатическом
значении немецкого городка Ганау, в эпоху между 1413 и 1428 годами, а вместе
с тем и о тех особенных и неясных причинах, почему значение это вовсе не
состоялось. Диссертация эта ловко и больно уколола тогдашних славянофилов и
разом доставила ему между ними многочисленных и разъяренных врагов. Потом, -
впрочем уже после потери кафедры, - он успел напечатать (так-сказать в виде
отместки и чтоб указать кого они потеряли) в ежемесячном и прогрессивном
журнале, переводившем из Диккенса и проповедывавшем Жорж-Занда, начало
одного глубочайшего исследования, - кажется, о причинах необычайного
нравственного благородства каких-то рыцарей в какую-то эпоху, или что-то в
этом роде. |