Изменить размер шрифта - +
Я влюбился в нее. Я действительно любил ее. – Он развел руками, как бы досадуя на себя, что был столь глуп. – Но все эти чувства… были они и есть ли сейчас… не в них суть дела. – Роберт сделал решительный жест, словно отметая все это копание в чувствах, как абсолютно неважное. – Проблема гораздо серьезнее. Пожалуйста, представь, Уинти, какой урон наносит подобная история имиджу человека… такого, как я. Повсеместные толки… Люди на студии как губка впитывают их. Публика тоже. А чем больше говорят, тем больше преувеличивают, хотя истина сама настолько омерзительна, что в преувеличениях вроде бы не нуждается. Согласись, Уинти, ведь так? Одно это событие пустит под откос всю мою карьеру.

Он выделил это слово, бросая его прямо в лицо друга, как самый неоспоримый довод. Но Уинтроп не купился на подобный актерский трюк. Он догадывался, что вполне обоснованное беспокойство Роберта за свой имидж и карьеру есть лишь прикрытие для его смертельно раненной гордости.

– Но если в этом нет ее вины, ты обязан простить ее, Роберт. Ведь она поступила так ради тебя. Что бы ты делал в ее положении? Она просто хотела избавиться от Грэхема и тут же позвонить тебе в Нью-Йорк. Только ты мог как-то оградить ее. – Уинтроп старался рассуждать логично, но явное его желание выручить Паулу выглядело в глазах Роберта наивным.

– Все это ложь, Уинти. Она сочинила очередную историю и надеется нас одурачить. Ей так хочется, чтобы ее приняли обратно, что сама готова уверовать в свои выдумки. Видишь, она уже почти убедила тебя. – Внезапно на лице Роберта появилось выражение глубокой усталости. – Впрочем, ты вправе иметь свое мнение. От этого ничего не меняется. Я не желаю видеть ее в моем отеле. По-моему, я выражаюсь ясно, Уинти?

Он нахмурился, напрягая челюсти, словно готовясь к схватке. Уинтроп в точности повторил его мимику.

– Не указывай мне, Роберт, что я должен делать.

– Я владею этим отелем, не забывай, Уинти. И если ты возьмешь Паулу обратно в свою команду, я, возможно, откажусь от сотрудничества с «Тауэр-Дизайн».

Никто еще не разговаривал с Тауэром в подобном тоне. Никто! Ради Паулы он сдерживал себя, но боялся, что терпения его хватит ненадолго.

– Я понимаю тебя, Роберт. Ты был свидетелем заключительного эпизода всей драмы, и это помутило твой разум.

– Кончай эти разговоры о психологии! Если у кого и свихнулись мозги, так это у тебя, Уинти. Убирайся и ты из моего отеля. И немедленно!

Восклицая это, Роберт оставался в кресле – только крепко вцепился в подлокотники, подобно королю, оглашающему свой приговор.

– Ты самовлюбленный урод, Роберт Хартфорд, и тебе пора заняться онанизмом!

Роберт побледнел.

– Пошел вон! Твоей ноги не будет в «Сансет-отеле», пока я жив! Тебе конец, мой старый друг. Ты уже древняя история Беверли-Хиллз!

Уинтроп был способен взорваться точно так же, как Роберт.

– Если я древняя история, то ты уж, любовь моя Роберт, вообще ископаемый динозавр. Люди придут в музей и будут глядеть на твои останки. А твой «Сансет-отель» без Ливингстона превратится в твой могильный памятник. Прощай, мой драгоценный, и попробуй без нас удержаться на плаву!

Уинтроп выскочил из кресла, как надутый горячим воздухом шар, и, словно унесенный порывом ветра, быстро полетел к выходу. Он был зол на Роберта, но так же был зол и на себя. Они оба поддались ее очарованию – облику ангела, возникшего на пожарище, уничтожившем ее прошлое. Совсем необязательно, что из огня выходят ангелы.

В полночь он тайком препроводил Паулу в свой номер, напоил крепким чаем, остановил истерику и уложил в постель. Он сделал все, что мог, даже отправился к Роберту, чтобы изложить ему ее версию событий. Он был полон надежд на голливудский счастливый конец, но просчитался… Теперь Уинтроп выполнял роль гонца, принесшего плохие новости… очень плохие, за которые восточные владыки отрубали голову.

Быстрый переход